Рубедо
Шрифт:
— Будьте счастливы, дорогой Генрих! — присела в реверансе круглолицая и очень похожая на отца Ингрид. — Господь благословил вас!
— А я просто рада видеть вас снова, — улыбалась Софья, не похожая ни на отца, ни на мать, а вовсе даже на бабку, из-за чего — Генрих знал точно, — матушка с прохладцей относилась к своей средней дочери.
— Надеюсь, вы подольше задержитесь в Авьене, — ответно улыбнулся он. — С вашим отъездом Бург опустел.
И не покривил душой: огромные залы, в которых они играли еще детьми, казались теперь холодными и обезлюдевшими, точно отсеки семейного склепа, в котором заживо
Генрих тоскливо отвернулся, вспоминая недавно отосланный на Лангерштрассе букет. Прошло два дня, а от баронессы ни слуху, ни духу. И он, не привыкший к молчанию, терзался неизвестностью и досадой.
Гости подходили и подходили: надменный и глуповатый Людвиг, правитель Вэймарского королевства, занявший трон каких-то полгода назад и этим весьма кичившийся перед Генрихом; его сиятельство Бела Медши, представитель Турульской знати, как всегда подтянутый и серьезный, похожий на нахохлившегося ворона; за ними — послы Галлара и Ютланда, министры, герцоги, графини…
В глазах разбегалась рябь от пышных нарядов, драгоценностей и орденов. Пестрели иностранные флаги. Над троном императора, вздыбив золотые перья, пылала Холь-птица, в ее глазах застыла рубиновая кровь.
Главное — выдержать первый вальс.
— Надеюсь, вы хорошо танцуете, дорогая, — негромко сказал Генрих, кланяясь супруге и аккуратно сжимая ее взмокшую ладонь. — Я по известной причине не столь часто вальсирую с дамами, но Спасителю простят некоторую неуклюжесть. А вам нет.
Ревекка вздрогнула и споткнулась на первой же ступеньке. Дурной знак: Генрих уловил едва взметнувшийся шепоток, который быстро заглушили первые аккорды виолончелей. Модное бальное платье, слишком открытое для ее фигуры и обнажающее широкие и полные плечи, волочилось по паркету шлейфом, а неудобные каблуки делали и без того высокую принцессу еще выше, и рядом с ней — Генрих видел это по лицам приглашенных дам, — он сам, худощавый и хрупкий, выглядел почти комично.
— Вы боитесь? — негромко осведомился он, глядя куда-то поверх плеча супруги. — Сожалею, но, поскольку вы приняли мое предложение, придется привыкать быть женой Спасителя.
— Я привыкнуть, — шепотом, с сильным акцентом ответила Ревекка, неловко подстраиваясь под ритм и все еще вздрагивая при каждом сжатии ее руки.
— Это радует, — сухо ответил Генрих, выдвигаясь на первый круг и свободно переходя на равийский. — Обратите внимание, дорогая, вы ведете… и не дрожите так, я не обожгу. Постараюсь. Не сильно.
Она снова задрожала и едва не сбилась, но выровняла шаг.
— Вы прекрасно владеете равийским, — робко заметила принцесса, должно быть, чувствуя себя свободнее, говоря на родном языке.
— Я знаю пять языков. Но вы все же неумелый танцор.
— Вы правы, ваше высочество. Я больше музицирую, нежели танцую.
— Вот как? — без интереса откликнулся он, скользя равнодушным взглядом по знакомым и чужим лицам, по лепнине на потолке и фигуркам путти [9] . — Наверное, и поете?
9
Маленькие мальчики
— И пою, — удивленно отозвалась принцесса. — Вам рассказал мой папенька?
— Мне рассказало ваше досье, — поймал спесивый взгляд Людвига — тот наклонился к миловидной графине и что-то шепнул ей, усмехаясь в усы, — и разозлился. — А правда, что два года назад у вас сорвалась помолвка? Я слышал, жених сбежал прямо из салона, и потом его поймали на Галларской границе, но так и не смогли вернуть?
Ревекка споткнулась снова. Резкий выдох — а, может, всхлип? ожег Генриху щеку, и он впервые за много часов поймал ее взгляд — растерянный, пугливый, — такой бывает у нелюбимой собаки.
— Вы знаете и это? — прошептала принцесса, ее голос предательски надломился.
Кольнуло стыдом.
— Простите, — смягчаясь, сказал он. — Я слишком взволнован… Моего отца могли убить и…
Слова застряли в горле холодным комом, сабля ударила по бедру, но шаг не сбился, спина не дрогнула, и Генрих втайне порадовался этому.
Он не дрогнул и тогда, в театре.
Маргит… где она теперь? На долю секунды, перед тем, как заметить нападающего, Генриху казалось, что он слышит ее голос. Он хотел найти баронессу в толпе, но все произошло слишком быстро.
Затылок мучительно заныл. Генрих скрипнул зубами и подумал, что самое время выпить.
— Вы поступили как настоящий мужчина! — меж тем тихонько ответила принцесса. — Это так… благородно.
— Вы думаете, Ревекка? — рассеянно ответил он, не осознавая, что назвал ее по имени.
Осмелев, она прижалась к нему плотнее и шепнула на ухо:
— Зовите меня Виви.
— Виви?
Принцесса хихикнула.
— Мы ведь супруги, а у супругов всегда бывают тайные имена. Мне рассказывала маменька. Будет мило, если вы станете звать меня «моя маленькая Виви»…
— Прекрасно, — пробормотал Генрих, заводя к потолку глаза. Толстощекие путти насмешливо взирали с высоты.
— А я буду называть вас «мой Коко».
— Я запомню, — с каменным лицом пообещал Генрих, изящно завершая круг и, разомкнув объятия, поклонился. — Благодарю, дорогая. Вы доставили мне удовольствие, но теперь позвольте покинуть вас ненадолго.
И, улыбнувшись гостям, вышел в буфет. В спину ему летела кадриль.
Выбирая между «Цвайгельт Классик» и «Санкт-Лаурент», Генрих подавлял остро вспыхнувшее желание бросить все к черту и сбежать к Марци.
Подальше от раздражающей музыки, гостей, глуповатой жены, от суеты и праздности, отравляющих его пустую и бездеятельную жизнь, но все больше увязая в ней; теряя силы в попытке балансировать между научными изысканиями и развратом, между желанием перемен и невозможностью достучаться до отца.
Лучше бы умереть в ту страшную грозовую ночь. Быстрая смерть куда милосерднее гниения заживо в фамильном склепе, называемом «домом». Его матушка давно поняла это и не скрывала отвращения к Авьену. Генрих видел ее, танцующую с императором: подтянутый стан, бриллиантовые звезды в волосах — густых и темных, как у баронессы фон Штейгер — «Стоит соскоблить позолоту, под ней окажутся язвенные струпья…», и где она теперь? Почему молчит? Проклятье! — изящно обнаженные плечи, такие беззащитные на фоне парадного мундира отца.