Рубедо
Шрифт:
Она неловко рассмеялась, отводя глаза.
— Я ведь обещала, дорогой.
— От одной мысли, что могу потерять вас, я схожу с ума.
— Мой милый мальчик! — с улыбкой произнесла императрица, выпростав руку и дотронувшись до его щеки. — Сегодня я гордилась тобой.
Генрих выдохнул, порывисто поцеловал ее пальцы, и она тут же возвратила руку на его плечо.
— Я ждал этих слов больше всего на свете, — признался он, любуясь, как кровь снова приливает к матушкиным щекам, довольствуясь уже тем, что находится от нее так близко. — Как жаль, что
— Он огорчен твоим выбором, Генрих. Так же, как и я.
— Вы не рады за меня, матушка?
— Я радуюсь, что ты, наконец, остепенишься. Твоя рассеянная жизнь… — она вздохнула, приподнимая брови и с надеждой заглядывая в его лицо. — Все эти слухи, что доходят до меня… они отвратительны, милый.
— Я отвратителен вам?
— Ты слишком легкомыслен, — огорченно ответила императрица и совсем тихо добавила: — И от тебя снова пахнет вином…
— Я не могу выпить на собственный юбилей и свадьбу? — поморщился он, замедляя шаг. Отгремели и повисли эхом последние аккорды. Пары остановились, и Генрих остановился тоже, однако, не выпуская ладони матушки.
— Прошу тебя, будь умереннее! — сказала она. — В конце концов, сегодня тебе придется исполнить супружеский долг.
— За это не волнуйтесь, — холодно ответил Генрих. — Я помню о долге перед фамилией и короной. У Авьена будет наследник… — и, нахмурившись, добавил: — Но, возможно, в нем и не будет столь острой необходимости.
— О чем ты?
Он сжал ее ладонь сильнее, удерживая бродящее по венам пламя.
— Послушайте, — заговорил, срываясь. — Я должен признаться вам… Наверное, теперь не лучшее время, но я так долго никому не говорил о своих изысканиях. Я знаю, вы поддержите меня и…
За окном грохнули залпы.
Императрица испуганно вздрогнула, но сейчас же обмякла: стекла окрасились разноцветьем, по паркету запрыгали отраженные блики салюта.
— Ах, красота! — зал наполнился щебетаньем. Сестры Ингрид и Софья как по команде бросились к распахнутым балконным дверям. За ними потянулись прочие гости.
— Смотрите, смотрите!
— Еще!
И снова бахнуло.
Императрица нетерпеливо дернула Генриха за рукав:
— Идем же! Ты пропустишь праздничный салют в свою честь!
— Подождите, мама, я ведь хотел кое-что вам сказать…
— Ах, неужели это не подождет всего пару минуток? — всплеснула она руками. — Ведь я сама выбирала шутихи. Прошу тебя, милый!
— Вы словно маленькая девочка! — засмеялся Генрих, сдаваясь. — Но мне приятна ваша забота.
Он позволил увлечь себя на балкон.
Императрица облокотилась о перила, и Генрих встал рядом, касаясь своим плечом ее обнаженного плеча.
За спинами толпились гости. Звенели бокалы. Дамы ахали, шелестя юбками и веерами. Но было ли до них дело?
— Вы самая красивая женщина империи, — тихо заметил он, не сводя восхищенного взгляда с мягкого и правильного профиля, и почти не глядя, как над крышами Авьена распускаются огненные бутоны.
— Надеюсь на это, мой мальчик, — рассеянно ответила императрица. —
— Я буду любить вас и в старости.
— Старость! — воскликнула она, ежась, точно от озноба, и огненные нити салюта вызеленили ее лицо. — Какое ужасное слово. Пожалуйста, Генрих, не произноси его никогда!
— Оно гораздо лучше слова «смерть».
— Не для женщины, — возразила императрица, приникая к плечу сына и вздрагивая от каждого залпа. — Ах, это так мучительно! Видеть, как прежде безупречная кожа дряхлеет и покрывается морщинами. Волосы тускнеют. В глазах пропадает блеск… нет-нет! Это гораздо хуже смерти, милый! Это медленный распад. Как хорошо, что ты не увидишь… — Тут она запнулась и, испуганно подняв глаза, произнесла виновато: — Прости.
Генрих выпрямился и оледенел.
— Ерунда, — как можно небрежнее ответил он, не показывая, насколько его задели слова матушки. — Однажды это все равно произойдет. И даже несмотря на то, что я с особым вниманием отношусь к вашему спокойствию и здоровью, все же надеюсь, моя смерть случится гораздо позже условленного срока.
Он запнулся, подбирая слова и подрагивая от волнения.
Как давно он хотел рассказать! Как трудно давалось признание теперь.
Крыши осветились новой вспышкой и, выжигая небесный атлас, заполыхали буквы: Г-Е-Н-Р-И-Х
— Вива! — загорланили где-то далеко-далеко за воротами Ротбурга, и эти залпы и крики оглушили Генриха и осушили его и без того напряженное горло. Слова разом испарились, голова опустела, как винный кувшин.
— Вива! — подхватили ближе, под окнами.
— Слава Спасителю! — радостно загомонили гости. — Ваше высочество! С юбилеем! Счастья вам! Авьен будет стоять вечно!
Императрица заливисто рассмеялась и по-детски захлопала в ладоши.
— Красиво, дорогой! — в восторге повторяла она. — Тебе нравится? Нравится?
Оркестр грянул гимн.
Лакей услужливо втиснул серебряный поднос, и Генрих машинально схватил бокал, стиснув его так, что стеклянные стенки тотчас же накалились.
— Матушка! — срываясь, снова заговорил он, стараясь перекричать духовые и скрипки, залпы и гомон гостей. — Это, действительно, очень важно! И, возможно, окончательно изменит весь миропорядок. Если только у меня получится… Выслушайте же, наконец!
— Вот где прятать! — послышался за спиной высокий голос равийской принцессы, и цепкие пальцы сжали локоть. — Вы прятать, а я искать!
Он обернулся, темнея лицом. Рядом с Ревеккой стоял вэймарский правитель.
— Дорогой кузен! — отрывисто проговорил он, привычно накрывая ладонью правой руки недоразвитую левую руку. — Ваша супруга заблудилась в салонах. Мне пришлось любезно сопроводить ее сюда.
— Благодарю, — сухо ответил Генрих. — Я оценил вашу заботу.
— О жене прежде всего должен заботиться ее муж, — возразил Людвиг. Совершенно нахально отодвинув Генриха плечом и ловко, по-военному прищелкнув каблуками, поклонился императрице. — Вы все хорошеете, ваше величество.