Рубеж. Пентакль
Шрифт:
– Мне не надо, – сообщил он разочарованной продавщице. – Дачу-то продали…
Повернулся и пошел к двери.
В четверг, забирая Дениса из садика, Богдан первым делом ринулся к выставке рисунков. Тема была «Сказки»; не глядя на работы прочих детей, он жадно отыскивал надпись «Донцов» на обороте…
На сей раз Денису рисунок явно удался: клякс почти не было. Посреди листа имелся вертикальный коричневый столб, от столба в разные стороны тянулась желтая цепь из неровных звеньев; справа цепь заканчивалась уже знакомой тщедушной фигуркой: круглоголовый человечек вместо треугольного пальто был облачен теперь в квадратную черную куртку. Всю левую сторону листа занимал бурый силуэт с острыми ушами и толстым хвостом до самого неба.
– Что это? – спросил, обмирая, Богдан. – Это… кот?
– Кот научный, – радостно подтвердил Денис. – То есть ученый.
– А это кто? Александр Сергеевич Пушкин? – Богдан указал на фигурку в правом углу листа.
– Нет. – Денис скромно потупился. – Это ты.
– Зачем? – устало удивилась Люська.
Богдан не нашелся, что ответить. Приближался Новый год, а сбережения семьи, мягко говоря, оставляли желать лучшего.
– Она дешевая, – соврал он, оправдываясь.
Люська ничего не сказала. Уселась перед телевизором с чашкой чая на блюдце.
Богдан опустился на корточки и высвободил лопату из мешка. «Острая, – говорили в магазине, – в транспорте осторожнее…» Рукоятка была слишком свежая, слишком чистая; острие поблескивало тускло и хищно, и почему-то сам вид заостренной лопаты вдруг совершенно успокоил Богдана.
Пусть приходит, подумал удовлетворенно. Кот-мутант, или кто он там…
Люська тупо смотрела на экран. Богдан понимал, что она не видит и не слышит событий «Санта-Барбары», что нервозность последних месяцев скоро доведет жену до срыва, что надо объясниться – или покаяться, что одно и то же…
Он снова оделся и вышел во двор с лопатой в руках. Остановился посреди палисадника; здесь проходила теплотрасса, снег проседал, а земля не твердела. Сам не понимая зачем, Богдан налег на заступ – мышцы вдруг вспомнили август, огород, он был почти уверен, что в ямке обнаружится картофельный клубень.
Нагнулся. Протянул руку и нащупал под сталью лопаты, под снегом и мокрой землей – влажную шероховатую картофелину.
Вытащил.
Это оказался круглый комок глины.
Новый год встретили дома, по-семейному, тихо и скромно.
Денис заболел, и две недели Богдан и Люська занимались исключительно врачами, компрессами, жаропонижающими таблетками и чаем с малиной.
Лопата стояла в кладовой. На лезвии высыхал комочек земли из палисадника.
Денис выздоровел. Убрали елку и стали ждать весну. Екатерина Сергеевна наконец-то сменила гнев на милость – в последнюю встречу с руководителем Богдан удостоился двух-трех ободряющих слов.
В воскресенье – перед тем как после долгого перерыва отправиться в садик – Денис потребовал чистой бумаги. Ему, видите ли, захотелось рисовать. Люська полезла в стол за альбомными листами, но Богдан, прибежав из кухни с чашкой кефира в руке, заявил, что хочет почитать Денису сказку. Спеть ему песенку. Показать кукольный театр. Именно сейчас.
И полдня, позабыв о своих книгах, возился с сыном. Собственноручно выкупал его в ванной и уложил спать; краски так и остались стоять на столе рядом с чистым листом из альбома.
Утром он не помнил своего сна, но в том, что это был кошмар, сомневаться не приходилось.
– Что с тобой? – спросила Люська, увидев лицо мужа.
– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.
– Перемена атмосферного давления, – неуверенно пробормотала Люська, и Богдан кивнул:
– Наверное…
За Люськой и Денисом закрылась дверь. Богдан побрел на кухню доедать завтрак. Снаружи, на жестяном козырьке окна, сидела большая птица, похожая на ласточку. Смотрела на Богдана единственным глазом. Била крыльями, смахивала с козырька комочки примерзшего снега.
У третьего подъезда стояла черная крышка гроба – ветер вяло теребил широкое кружево. Богдан вспомнил, что умер старичок – хозяин таксы, тот самый, что каждое утро выгуливал ее в оранжевом, на меху, пальтишке…
Темными тенями сновали люди. Хлопали двери подъездов.
Богдан задернул шторы. Позвонил на работу и сказал, что болен. Позвонил приятелю, с которым должен был встретиться в библиотеке, и отменил встречу.
Он вспомнил, что ему снилось. Овощная база, только напротив, на покосившемся ящике, никто не сидел. Кто-то смотрел в спину, все время в спину.
– Жди… Сегодня… Жди…
Там, во сне, Богдан вертелся волчком, ожидая нападения, сжимая в руках…
Он открыл кладовку и вытащил лопату. Ногтем счистил прилипшую грязь.
В полпятого позвонила озабоченная Люська. У нее заболела мама – Люська собиралась сегодня ночевать у больной, прихватив с собой и Дениса.
– Ты-то как? – спрашивала Люська сквозь треск в телефонной трубке. – Пришел в себя?
– Совершенно, – отрапортовал Богдан.
В шесть часов стемнело.
В девять единственный фонарь посреди двора замигал и погас.
Воздух полнился весной и жутью. В небе, широко раскинувшись, мерцало созвездие Ориона.
В полдвенадцатого, когда почти все окна в доме погасли, Богдан взял лопату и вышел во двор. Минут пятнадцать он был очень храбр – расхаживал взад-вперед по асфальтовой дорожке, думал о Люське и о Денисе. Пора прекратить весь этот кошмар. Пусть ребенок рисует что хочет. Пусть Люська наконец перестанет хлестать валерьянку на ночь…
Потом звезды съежились и потускнели. И Богданова храбрость съежилась тоже; он завертелся волчком, как тогда, во сне, поспешно отступил к подъезду. Будить соседей, бежать домой, вызывать милицию…
Темная тень вынырнула из-за мусорных баков. Богдан отшатнулся, выставив перед собой лопату; в этот момент единственный фонарь во дворе опять вспыхнул.
Свет упал на морду с вертикальными челюстями.
Угрожая лопатой, Богдан пятился и пятился к подъезду, молча умоляя хоть кого-нибудь проснуться и подойти к окну, крикнуть, хотя бы завизжать…