Рубеж. Пентакль
Шрифт:
– Назад! Назад! Дети, назад!
Сергей Ксенофонтович много лет так не кричал. Не повышал в классе голос ученик великого Ушинского, питомцев своих уважая. А вот сейчас – довелось.
– Не надо, дети! Не надо!..
Знали, что не надо. Но только не остановились.
Успели! Перед тенью первой, что уже к учителю подбиралась, плечом к плечу стали.
– Прочь, сволочь красная! – вздернул кулаки по правилам английского бокса поручик.
– Порешу, контра! – замахнулась боец Бондаренко ржавым револьвером, который положили друзья в ее фанерный гроб.
– Уходите, Сергей Ксенофонтович, уходите! Мы прикроем!..
И – ударило. Дальним орудийным громом, подзабытой скороговоркой пулемета «максим». Ударило,
Сжал побелевшие пальцы поручик Разумовский, прямо в конскую морду пулеметным стволом целя. От ленты огрызок остался, окружена со всех сторон тачанка, бородатые морды рядом. «Сдавайся, беляк!» – орут.
– Смело мы в бой пойдем! – оскалился в чужие личины поручик. – За Русь Святую! И за нее прольем…
Не песня вышла, просто хрип. Но сумел все же – разом, одной очередью положил коня и всадника. И обрадоваться успел напоследок. Взлетела к самому небу чужая сабля, хлынула темная кровь из перерубленного горла.
Смело мы в бой пойдем за Русь Святую…
Убит отделенный, и взводный убит. Бьют в упор тачанки махновские. Попал в засаду непобедимый отряд товарища Химерного.
– За мной! – кричит боец Оксана Бондаренко. – Порубаем гадов! Смело мы в бой пойдем за власть Советов!..
Тачанка – что крепость. Огрызается пулеметным свинцом, не подойдешь, не подъедешь. Но все-таки прорвалась боец Бондаренко на своем сером в яблоках красавце-коне, махнула шашкой, голову лихую махновскую в кровавую кашу дробя. И еще успела удивиться, отчего шашка не в руке, отчего окровавленная трава так близко.
Смело мы в бой пойдем за власть Советов…
– Сколько раз можно умирать, Андрюша?
– Сколько раз можно умирать, Ксения?
Догорал пасхальный вечер, уходил прочь со старого погоста. Пусто стало, разбрелся народ мертвый под свои кресты да звезды. Постояли красный боец и белый офицер над опустевшим вечным домом Сергея Ксенофонтовича, бывшего народного учителя…
– Как в детстве, Ксения. Обидят – жаловаться хочется, хоть кому-нибудь. Только я уже тогда знал: нельзя жаловаться.
– Нельзя, Андрюша.
Сгущалась вечерняя тьма, призывая ночь. Отпуск кончался. Жаловаться было некому.
– Почитай стихи, Андрюша! Ты, наверно, много стихов знаешь.
– Знал. Забылось все… Вот помню – про войну.
Вздохнула Оксана, совсем другое услыхать надеявшаяся. Но и сейчас возражать не стала. Про войну так про войну.
– Эти стихи друг мой написал – штабс-капитан Вершинин. В батальоне нашем – Первом Офицерском – его стихи все любили.
Помолчал поручик, отступил зачем-то на шаг.
У красных тысячи штыков, три сотни нас. Но мы пройдем меж их полков в последний раз. И кровь под шашкой горяча, и свята месть… А кто отплатит палачам — Бог весть. Бессильная, в последний раз, пехота, встань! Пускай растопчет мертвых нас та пьянь и рвань. Кто жив еще, вставай сейчас, пока мы есть… А кто родится после нас — Бог весть. Сломав века своей судьбой, уйдем в века. Всех тех, кто вспомнит этот бой, возьмет чека. Зато мы были – соль земли, Отчизны честь… Нас поименно вспомнят ли? Бог весть! Но нам плевать, что нам лежать в грязи, в крови, лишь только ты, Россия-мать, лишь ты живи! Хоть мертвым нам, но дай ответ, не в ложь, не в лесть: жива ты нынче или нет? Бог весть…Послушала стихи про войну красный боец Оксана Бондаренко, тоже на шаг отступила.
– Вот о чем ты сказать хотел, Андрей Владимирович? Тогда ответ выслушай: спасли мы Россию, и народ трудовой спасли – от таких, как ты! И жива она будет – без таких, как ты. И мириться нам с тобой не на чем!
– Не на чем, – кивнул поручик Дроздовского полка, ближе подходя. – Можно я тебя поцелую, Ксения?
– Нет, Андрюша! – вздохнула красный боец Бондаренко. – Не будешь ты, беляк, меня целовать. Я тебя сама поцелую…
– Знаешь, Андрюша, подумала я сейчас… Если мертвые наконец помирятся, может, и живым легче станет? Весь век, год за годом – кровь и кровь, вражда и вражда, страшнее, чем в Пекле!
– Может быть. Только как им… Только как нам помириться?
– Неспокий, – прошептала Оксана.
– Немирье, – перевел Андрей.
Пентакль встреч
V
Страшная М.
В летнем кафе, где каждый столик пригвожден к асфальту ножкой линялого пляжного зонта, сидели два приятеля. Перед загорелым скучала недопитая чашка кофе. Перед бледным и нервным его собеседником возвышалось башенкой мороженое – ломтики фруктов торчали из тающей массы, словно обломки тонущего корабля.
Нервный говорил, то и дело вытирая руки салфеткой. Рядом уже лежала целая горка мятых, изувеченных салфетных трупов.
– Помнишь Светку?
– Как не помнить? – солидно отвечал загорелый. – Твои все были уверены, что…
– Так и я был уверен, – бледный уныло кивнул. – Полгода с ней жили, можно сказать, в гражданском браке, заявление подали…
– Так что же не срослось?
– А хрен его знает! То ли ей гадалка какую-то фигню нагадала, то ли еще что-то… Короче, кинула меня Светка классически. «На пачке „Эл-Эма“ нацарапав „прости“…
Его собеседник хлебнул кофе. Доброжелательно покивал:
– Бабы… Понятно.
На самом деле ничего понятно не было. Загорелого звали Костя Шевченко, он только что вернулся из Ялты, где освещал для прессы популярный кинофестиваль (…температура воздуха плюс двадцать восемь, температура воды у побережья – плюс двадцать два). Костя был уверен, что знает о жизни все – по крайней мере, все, что следует знать для успешной карьеры.