Рубеж. Пентакль
Шрифт:
– Важнейший символ для привлечения добра и света. Дает защиту от колдовства, заклинаний и нападения темных сил… – проговорил Доцент. И вдруг, безо всякого перехода, запел: – Темные силы мяту-утся, ветер нам дует в лицо, за счастье народное бьются отряды рабочих бойцов!
– Тогда чего мы ждем? – просто спросила Джульетта. – Давайте… привлекать добро и свет!
Они стали в круг, почти упираясь спинами в бетонные стены, и взялись за руки. Эскулап оказался между Джульеттой и Доцентом, а Сэнсей – между Аптекарем и Джульеттой. Сжимая ладони соседей, они подняли руки вперед и в стороны, как парашютисты, складывающие «звездочку» в свободном падении.
– Парашютистам хорошо, – дрожащим голосом сказала Джульетта. – Им только за кольцо дернуть – и уже не падаешь…
– В большинстве процентов случаев, – покладисто подтвердил Доцент.
– Думаем о хорошем! – энергично предложил Сэнсей. – Вместе! Поехали!
Снова стало тихо. Неприятно теплые стенки уперлись в спины. Сэнсей оказался в створке двери, лопатками чувствуя кирпичную кладку.
– Не помогает ваш пентакль, – заметил Аптекарь.
– Расслабьтесь! – приказал Эскулап. – Закройте глаза! Представьте себе поле, рассвет, капельки росы на стебельках травы…
Показалось – или бетонные стены в самом деле чуть-чуть отступили?
– Давайте! – завопил Эскулап воодушевленно. – Представьте море… Теплые волны… Теплый песок…
– Медузы… – простонала Джульетта, и стены сдвинулись плотнее.
Сэнсей прямо-таки увидел внутренним взором, как мастер Фынь Крученик-младший лезет вверх по колодцу, упираясь в стенки наподобие человека-паука. Не оглядываясь, лягнул кирпичную кладку. Ничего не изменилось, только боль в лодыжке усилилась.
– О хорошем! – надрывался Эскулап. – О счастливом! Привлекайте на нашу сторону добро и свет! Небо, солнце, золотистые закатные лучи…
– Куча денег, – пробормотала Джульетта. – Не подумать ли нам, каждому, о десятке-другом тысяч долларов?
– Не подумать! – рявкнул Эскулап. – О возвышенном, о духовном!
– О давно ушедшей молодости, – ухмыльнулся Доцент.
– Вы не стараетесь, – упрекнул его Эскулап. – Пентакль, между прочим, ваша идея!
– Белый Бим Черное Ухо, – отозвался Доцент, глядя через плечо Сэнсея на замурованную дверь. – Есть двери, которые не открываются.
– Давайте помолимся, – предложила Джульетта.
– Что? – спросил Эскулап и вдруг побледнел до синевы. Он и прежде не был румян – но теперь и вовсе перешел в черно-белое изображение, будто картинка на гаснущем экране монитора.
– Помолимся, – робко предложила Джульетта. – Я имела в виду, что…
– Нет! – Эскулап смотрел, не отрываясь, на Доцента. – Бим… Я же собаку утром не выводил!
Он вытянул вперед руки, сжимая ладонь Джульетты так, что дамочка пискнула, и руку Доцента, который молча попытался высвободиться, но не смог. По цепи из пяти звеньев пробежала ощутимая дрожь.
– Собаку?! – выкрикнула Джульетта. – У меня дочь вечером приедет от бабушки – без ключей!
Дрожь в цепи сделалась сильнее.
– Иудеи и христиане, – пробормотал Доцент себе под нос, – считали пентакль первой из Семи Печатей, которые представляли собой тайное имя Бога…
Пять замков из крепко сжатых ладоней дрожали и почти соприкасались.
– Путеводи меня в правде своей, – сказал Аптекарь неожиданно для себя.
– Что?!
Аптекарь не ответил. Он смотрел на Джульетту. Она вдруг оказалась очень высокой – на полголовы выше мужчин.
Эскулап, Доцент и Сэнсей разом глянули сперва вниз и почти сразу – вверх. Ноги Джульетты в открытых туфлях не касались битого кирпича. Джульетта медленно, как величавый дирижабль, поднималась к небу, увлекая за собой Эскулапа и Доцента.
Сэнсей подпрыгнул и завис в воздухе. Аптекарь опередил его на долю секунды. Держась за руки, они поднимались все выше, скользили мимо серые стенки колодца, и где-то на темном дне осталась замурованная дверь – из тех, что не открываются.
Пятеро плыли над городом, взявшись за руки. Внизу сменяли друг друга светло-зеленые и темно-зеленые кроны, черепичные скаты и темные от времени шпили, и скучные плоские крыши, покрытые битумом, и веселые кошки на карнизах, и белье на веревках, и старушки на скамейках, и лаковые потоки машин, и матовые лужицы городских прудов, покрытых ряской.
– Как парашютисты, – сказала Джульетта.
– Как эстонские парашютисты, – уточнил Доцент. – Очень медленно падаем.
– Я не понимаю, куда мы летим? – обеспокоился Эскулап.
– Хотите об этом поговорить? – весело предположил Аптекарь.
А Сэнсей ничего не сказал. Он смотрел вниз и думал, что даже Фынь Крученик-старший, не говоря уже о его сопливом наследнике, никогда не совершал подобных полетов.
…Радуясь культуре общения и развитию частного предпринимательства, Сэнсей миновал два абрикосовых дерева, детскую площадку с песочницей и свернул к арке, выводящей к метро. Заскочил сначала в булочную; в «гипермаркете», страдающем, судя по названию, манией величия, купил ряженки. Выйдя на улицу, столкнулся с незнакомой дамочкой, бледной от недосыпа, чье миловидное в общем-то лицо было подпорчено брезгливой и усталой миной. Дамочка нарядилась в летний кардиган, призванный скрывать полноту.
– Прошу прощения. – Он уступил дорогу в полной уверенности, что дамочка брякнет нечто вроде «Смотреть надо, куда идете!».
Дамочка и хотела что-то подобное сказать, но удержалась. Кивнула с достоинством. На чуть тронутых помадой губах появилась тень улыбки; прижимая к груди пачку кофе «chibo», дамочка пошла дальше по своим делам, и Сэнсей, задержавшись на минутку, глянул ей вслед.
Тем временем открылась дверь подвала, наполовину утопленная в асфальте, и оттуда, как из подземного узилища, появились пленник и конвоир. Пленник, в котором с полувзгляда угадывался матерый сантехник, шел впереди, невнятно бормоча про плановую проверку коммуникаций и «этого куркуля Данилыча». Конвоир, очень довольный, шагал следом, воинственно выставив перед собой небольшую бороду.