Рубежи
Шрифт:
С Ефремовым мы дружили. Ровесники, оба закончили педагогические училища, он участвовал в драматическом кружке, я — в литературном. Погиб Ефремов нелепо, на стрельбище. Отстрелялась группа бойцов из его отделения, сержант с одним из солдат побежал к мишеням. А нашелся разгильдяй да нажал нечаянно гашетку ручного пулемета. Пули прошили Ефремову спину…
Когда поля очистились от снега и буйно полезла зелень, роту направили на разминирование. Требовалось обезвредить участки, которые примыкали к важным в военном отношении дорогам, и поля, расположенные близ деревень. Когда-то в этих местах пролегала передовая. Обвалившиеся окопы, блиндажи, проволочные заграждения, частично смятые гусеницами танков, разрушенные артстрельбой. Колья
Ляжешь на обочину, глядишь на поле и никаким воображением не можешь прикинуть, сколько тут погибло людей и сколько еще погибнет. Цветут незабудки и васильки, рвется к солнцу колючий осот, разросся чертополох. Кое-где видны зеленые стрелки ржи. Живучая. Никто ведь ее не сеял. В первое военное лето несколько зернышек упало в землю. На следующее лето они проклюнулись и заколосились, несмотря на то что здесь бушевала война, свирепствовал огонь и гудела смертоносная сталь. Из многих колосков несколько уцелели, осыпались на землю, а нынче снова дали сильные зеленые стрелки. Жизнь торжествовала.
Лежишь на обочине и смотришь в поле, примеряешься: тебе по нему идти. И не просто идти, а вылечить его, вырезать опасные опухоли.
С миноискателем делать нечего. Поверхность поля усеяна металлом — осколками бомб и снарядов, проволокой и консервными банками, ржавыми автоматами и винтовками. Запросто мину прозевать можно. К тому же некоторые мины имели деревянные или пластмассовые корпуса. Головоломная задача. Работали щупами.
Солдат Малышев подорвался на немецкой противопехотной. Были такие цилиндрики с усиками. Цилиндрик прятался в землю, а усики оставались снаружи. Часто устанавливался взрыватель натяжного действия: от мины отводилась проволока и закреплялась на колышке. Споткнешься о нее — и готово. Дополнительный заряд вышвырнет мину из земли на высоту метр-полтора, а после этого сработает основной. Взрыв — и десятки круглых, похожих на шарикоподшипники, картечин разлетаются во все стороны, разят смертельно. Малышеву попалась нажимного действия, с усиками. Он почувствовал, как потом рассказал, под ногой щелчок — взорвался дополнительный заряд. Нас учили: в таких случаях моментально бросайся на землю так, чтобы оказаться в мертвом пространстве. Картечины разлетаются, образуя своеобразный зонт. Вот под него и надо угодить.
Малышев пытался поступить так, как нас учили, но картечина все-таки поразила ему горло. Хорошо, что рядом оказался фельдшер, а то погиб бы солдат. Его отправили в медсанбат в тяжелейшем состоянии.
На разминировании погиб боец моего отделения Виктор Завитаев. Компанейский и честный был парень. Однажды мы всем отделением бросили курить. А чтоб потом не пятиться, доложили об этом старшине. В те времена существовал порядок: курящим выдавали махорку, а некурящим — дополнительную пайку сахара. Вот старшина и стал выдавать нашему отделению вместо махорки сахар. Но выдержки хватило ненадолго. Кое-кто при встречах со мной стал отворачиваться, чтоб ненароком не выдал его запах табака. Малодушные бегали к друзьям в другие отделения, накуривались всласть и возвращались удовлетворенные. Первым не выдержал Завитаев. Он сказал:
— Не могу больше, сержант: покуриваю помаленьку. Другие тоже. Сами себя обманываем.
Так бесславно закончилась наша противотабачная затея. Победил никотин. Ребята все-таки обиделись: Завитаев их, мол, подвел. А тот взвился от негодования:
— Значит, обманывать друг друга лучше, да?!
И все мы проглядели, что Завитаев к разминированию стал относиться не то чтобы легкомысленно, а скорее снисходительно: мол, ничего страшного, бог не выдаст, свинья не съест. Как-то подобрал на минном поле полевую сумку немецкого офицера, а в ней обнаружил золотые часы. Швейцарские. Сколько времени они пролежали в поле, неизвестно, но немало. Виктор покрутил завод и часы затикали, как новенькие. Теперь как что — к Завитаеву:
— Витя, сколько на твоих золотых?
В тот день работали до полудня, с минуты на минуту ждали полевую кухню. Проголодались. Кто-то из ребят, потерявший терпение, крикнул:
— Витя, сколько на твоих золотых?
Завитаев остановился, воткнул щуп в землю и извлек из маленького брючного кармана часы. Глянул на них и ответил:
— Скоро два!
В этот момент и грянул взрыв. Видимо, Завитаев нечаянно переступил, поставив ногу на непроверенный участок. Там, где только что стоял Виктор, дымилась воронка: мина была противотанковой.
Напоролся на мину и наш взводный, лейтенант Васенев. Нашла его противопехотная, маленькая такая, похожая на пудреницу. Заряд у нее не очень сильный: он калечил, но не убивал. А обнаружить такую мину не просто. Окрашена в серый цвет, от земли не отличишь, ни щупом, ни миноискателем не возьмешь. Тут главное — осторожность и внимательность предельная. Наш командир взвода теорию минного дела знал, пожалуй, лучше всех в батальоне. Но вопреки инструкции, категорически запрещавшей разминирование офицерам, все-таки сам занялся этим. И на какую-то долю секунды ослабил напряжение: ступил на оставшийся в поле крохотный клочок старой, прелой соломы, пронизанной зелеными стрелками травы. Казалось, никакая мина не могла таиться в этом месте. Но раздался взрыв, лейтенанту оторвало ступню. Он плакал не столько от боли, сколько от обиды. И во сто крат он переживал потому, что сам искренне верил: лучшего минера, чем он, едва ли сыщешь… Самонадеянность наказывается зло…
При разминировании мы пользовались щупом. Это двухметровая легкая палка, на конце которой укреплен стальной прут, заостренный, как шило. Прут-шило касательно вонзался в землю, и если натыкался на остов мины, то мы это сразу чувствовали. Ясное дело, привычка нужна, как во всякой работе. Ну, а в этой особенно. Обнаружишь таким путем мину, осторожно разгребешь землю и соображаешь: «А что же там прячется?»
Туго приходилось минерам и в тылу. Для нас война была всюду, и рота несла неизбежные потери, гектар за гектаром освобождая землю от мин. Больное поле медленно выздоравливало. Жители окрестных деревень относились к нам в высшей степени уважительно, высказывали немало благодарственных слов. Еще бы! На минных полях подрывался скот. Гибли и дети — разве их удержишь? Да и сама земля пропадала. А время было голодное. После нас люди спокойно пахали поле…
В нашем батальоне было три роты, но встречались мы довольно редко. Если линейный батальон действовал всегда сообща, то у нас роты, взводы, отделения и даже отдельные бойцы и командиры обычно выполняли задания самостоятельно. Разминирование полей — работа эпизодическая, попутная. Не для нее нас готовили. Но она была необходима и давала богатую практику.
В начале сорок третьего года в тыл врага ушла группа лейтенанта Курнышева. Она вывела из строя железнодорожную станцию и без потерь вернулась в батальон. Курнышева наградили орденом Красного Знамени, присвоили очередное звание и назначили командиром нашей роты.
В феврале сорок третьего роту подняли по тревоге, погрузили на машины и вывезли на военный аэродром. Каждому выдали по запасному диску к автомату и еще дополнительно патроны россыпью, гранаты, продуктовый НЗ (сухари, американскую тушенку и спирт). Ночью — вылет на задание. Красная Армия вела зимнее наступление в районе Курска, мы должны были овладеть железнодорожным мостом и держать его до прихода наших частей. В крайнем случае — взорвать.
Однако вечером поднялась пурга. Она свирепствовала целую неделю, и мы томились в ожидании в большой землянке, потихоньку приканчивали НЗ. Пока ожидали летной погоды, обстановка на фронте изменилась и надобность в нашем рейде отпала.