Рубежи
Шрифт:
Наступило лето, грохотала битва на Орловско-Курской дуге. Наш взвод находился на тактических занятиях, надоевших нам до чертиков. Знойно. Мы посбрасывали гимнастерки и не столько слушали объяснения нового командира взвода Черепенникова, сколько были заняты своими думами. Лейтенант втолковывал то, что мы уже знали. Нетерпеливо ждали, когда же, наконец, наступит обеденный час. Но задолго до обеда прибежал связной Курнышева с приказом немедленно вернуться в расположение роты. Старший лейтенант Курнышев, высокий, подтянутый, прошелся
— Есть задание отправить в тыл врага четверых. Я решил выбрать бойцов из вашего взвода. Добровольцы, два шага вперед!
Дружно шагнул весь взвод. О задании не то что мечтали, им бредили.
Я попал в четверку счастливчиков. Командиром группы был назначен старший сержант Батенев. До штаба фронта. А там, как дал понять комроты, назначат кого-то другого, более опытного, уже побывавшего в тылу врага.
Вечер ушел на подготовку. «Союз трех братьев» распадался. Гладилин и Кузин еще раз, но уже без меня, проверили наши парашюты и гарантировали их полную надежность. Рота бурно обсуждала новость. Завидовали нам. Вспоминали истории, о которых слышали от бывалых солдат.
Нас снабдили боеприпасами, продуктами. Табачку вволю отвалили. Заменили обувь: выдали новые сапоги. Я же, дурачок, отказался. Дело в том, что знакомый сапожник недавно сшил мне хромовые сапоги, у которых по тогдашней моде голенища фасонисто сбегались в гармошку. На ногах они сидели свободно и мягко. Какое-то затмение нашло. Не сообразил, что не для лесных скитаний такая обувка. Старшина, когда я отказался от кирзовых сапог, осуждающе покачал головой, но отговаривать не стал. Лишь сказал с усмешкой:
— Смотри, парень, близок локоть…
Потом я много раз вспоминал старшину…
Мы попрощались с друзьями, пожали руку Курнышеву, получили от него напутствие — не подкачать и живыми и невредимыми вернуться в родную роту. В штаб фронта на полуторке довез нас сам командир батальона. Остановились на тихой улочке, где размещался отдел, ведавший партизанским движением. Расположились в заросшем саду. Комбат предупредил, чтобы мы никуда не отлучались, и заспешил с докладом по начальству.
Едва успели мы снять с плеч тяжеленные вещмешки, сложить в сторонке парашюты, как появился комбат. С ним пришел полковник — стройный, с удивительной выправкой: настоящая военная косточка.
Батенев построил нас, доложил по форме. Полковник оглядел каждого с ног до головы, спросил весело:
— Ну, как, гвардейцы, готовы на подвиг?
Мы заулыбались.
И далее мы узнали, что сегодня ночью нас должны сбросить в брянские леса, в соединение, которым командует подполковник Горшков, что группу возглавит сержант Коннов, который со старшиной ушел получать боеприпасы и продукты.
— Желаю боевых успехов!
Каждому из нас полковник крепко пожал руку. Попрощались мы и с комбатом.
Появились старшина и сержант Коннов, плотно сбитый крепыш среднего роста. Ухватившись за угловые концы, они несли плащ-палатку, полную всякой всячины: консервов, пшенного концентрата, сухарей, патронов для автоматов и гранат. Куда же столько? Этим добром вдоволь снабдили нас в батальоне. Вещевые мешки и так полны, не резиновые же они. Батенев даже поморщился недовольно. Коннов это заметил.
— Учтите, товарищи, в лесах голод.
И мы присмирели: дохнуло той, неизвестной нам жизнью. Молча запихивали в «сидоры» то, что они могли еще вместить. Когда закончили с укладкой, Коннов роздал удостоверения: такой-то направляется в распоряжение Южной оперативной группы орловских партизан. Напечатаны удостоверения были на белом перкале, а не на бумаге. И стояла аккуратная подпись — полковник Польский. Коннов сказал:
— Это подпись полковника, который только что у вас был. — И добавил: — Теперь постарайтесь зашить удостоверения в швы гимнастерок или брюк.
Мы переглянулись. Сержант пояснил:
— Направляемся в тыл врага. Произойти может всякое. Говорю не в порядке запугивания, просто предупреждаю. Матерчатое удостоверение при обыске труднее найти. Не дай бог, конечно, чтоб до этого дошло. И еще одно преимущество. Если бумага намокнет, то расползется. А материя высохнет, и снова порядок.
Предупреждение Коннова прозвучало так же сурово и необычно, как и сообщение о голоде в лесу. Оно подготавливало нас к новой обстановке, в которой очутимся уже сегодня ночью. Обстановке опасной. В сумерки подкатила полуторка, мы погрузили в нее свое имущество, уселись сами и помчались на аэродром.
Коннов был опытным человеком. Такие сборы ему, конечно, не впервой. Держался уверенно, по-хозяйски озабоченно. Дотошно проверял все, чтобы не упустить какую-либо мелочь. И что-то не договаривал.
На аэродроме погрузились в «дуглас». Иллюминаторы задернуты темными шторками. Посреди самолета возвышается тумба для стрелка. Над нею отверстие в потолке, укрытое снаружи плестигласовым колпаком. Там пулемет. Летчик неторопливо пристегнул карабинчики парашютов за трубку, примерно такую, как в трамваях. Объяснил, что прыгать надо, когда загорится лампочка, укрепленная над входом в пилотскую кабину.
Было несколько видов десантных парашютов. Первый прыжок я совершил с парашютом ПД-6. У него ручное кольцо и запасной парашют. Сейчас у нас были парашюты ПД-41. Ручное кольцо у них существовало лишь для подстраховки. Раскрывался парашют автоматически: вытяжная фала крепилась за что-нибудь в самолете (в «Дугласе» за трубку) и при прыжке вытягивала парашют из укладочного мешка, разрываясь при динамическом ударе. Так что не беспокойся — парашют всегда раскроется.
Запустили моторы. Стрелок встал на тумбу, и голова у него оказалась в плестигласовом колпаке. Моторы взревели на бешеных оборотах, самолет вздрогнул и побежал по взлетной полосе.