Руби
Шрифт:
Все, что я хочу сейчас, это попросить у тебя прощения за отъезд без прощания. И еще: когда у тебя будет возможность, в спокойный момент, в церкви или вне ее, помолись немного за меня.
Я очень скучаю по тебе.
Благослови тебя Бог.
С любовью,
Руби.
Я положила письмо в конверт и надписала адрес. На следующее утро по пути в школу я отнесла его на почту. День мало чем отличался от предыдущего, но я заметила, что возбуждение и интерес школьников ко мне и к тому, что произошло, потихоньку ослабевал.
Нет ничего более мертвого, чем старая новость. Я не хочу сказать, что те, кто по-дружески относились ко мне или интересовались мной, возобновили со мной общение. О нет. Для этого должно пройти больше времени, и если я постараюсь, так и будет. Но сейчас ко мне относились так, будто я была невидимкой.
Я несколько раз видела Бо, и каждый раз, когда он смотрел на меня, на его лице появлялось выражение вины и сожаления. Мне было жаль его больше, чем ему меня, и я старалась избегать встреч с Бо, насколько это было возможно, чтобы не осложнять ему жизнь.
Я знала, что некоторые девушки, и даже ребята, тут же бросятся сообщать родителям, что Бо назло всем вернулся ко мне. В течение нескольких часов телефон у него дома станет обрываться от звонков, а его родители будут в ярости на сына.
Я была удивлена, когда по дороге домой в тот день ко мне подъехали Мартин с Жизель и окликнули меня. Я задержалась и подошла к машине Мартина.
– Да?
– Если хочешь, можешь поехать с нами, – предложила Жизель, как будто раздавала милостыню. – Мартин достал хорошую штучку, и мы едем к нему домой. У него никого нет.
Я почувствовала запах марихуаны и поняла, что они уже под этим своим кайфом.
– Нет, спасибо, – отказалась я.
– Я не стану больше приглашать тебя, если ты все время будешь говорить «нет», – пригрозила Жизель. – И ты никогда не будешь в центре событий, у тебя совсем не будет друзей.
– Я устала и хочу начать итоговую работу за семестр, – объяснила я.
– Опять занудила! – простонала Жизель. Мартин затянулся косяком и озорно улыбнулся мне:
– Значит, ты не хочешь опять смеяться и плакать? – спросил он. Это вызвало у них обоих смех, а я отошла от машины, как раз когда парень прибавил скорость и рванул вперед. Покрышки завизжали по асфальту, когда в конце квартала машина повернула на другую улицу.
Придя домой, я сразу отправилась в свою комнату, чтобы заняться тем, о чем говорила, – начать домашнюю итоговую работу. Но меньше чем через час внизу до меня донеслись какие-то крики. Из любопытства я покинула комнату и направилась к верхней площадке лестницы. Внизу у входа стояли двое полицейских.
Оба сняли свои фуражки. Через несколько минут выскочила Дафна. За ней спешила Уэнди Уильямс, неся пальто хозяйки. Я спустилась на несколько ступеней.
– Что случилось?
Дафна задержалась перед полицейскими.
– Твоя сестра, – пронзительно закричала она. – Она попала в страшную автомобильную аварию вместе с Мартином. Отец ждет меня в больнице.
– Я еду с тобой! – воскликнула я и сбежала по лестнице.
– Как все произошло? – спросила я, садясь с Дафной в машину.
– Полицейские сказали, что Мартин курил эти грязные… поганые… наркотики. Он врезался в заднюю часть автобуса.
– О нет. – Мое сердце колотилось. Я видела только одну аварию за всю свою жизнь. Мужчина в грузовике напился и съехал с набережной. Когда я увидела эту аварию, его окровавленное тело все еще свисало из выбитого переднего окна, а голова раскачивалась из стороны в сторону.
– Что с вами творится, с нынешними молодыми людьми? – восклицала Дафна. – У вас всего так много, и все же вы так глупо поступаете. Почему? – пронзительно вопрошала она. – Почему?
Я хотела ответить, что именно потому, что некоторые из нас имеют так много, но проглотила эти слова, зная, как болезненно Дафна воспринимает критику ее роли матери.
– А полицейские сказали, как сильно пострадали Жизель и Мартин? – вместо этого спросила я.
– Да, сильно. Очень сильно… Папа уже ожидал нас в отделении неотложной помощи больницы. Он выглядел ужасно подавленным, постаревшим и слабым.
– Что ты узнал? – быстро спросила Дафна. Отец покачал головой.
– Она все еще без сознания. Очевидно, ударилась о ветровое стекло. Сломаны кости. Сейчас ей делают рентген.
– О Господи, – прошептала Дафна. – Еще и это.
– А что с Мартином? – спросила я. Папа поднял печальные, темные глаза и покачал головой.
– Он не… он умер?
Отец кивнул. Кровь застыла у меня в венах, ноги подкосились.
– Совсем недавно, – ответил он Дафне. Женщина побелела и схватила его за руку.
– О Пьер, как ужасно.
Я попятилась к стулу у стены и свалилась на него. Я могла только сидеть, уставившись на людей, сновавших туда-сюда. Я ждала и следила, как папа и Дафна говорили с врачами.
Когда мне было лет девять, на протоке жил четырехлетний мальчик, Дилан Фортье. И вот он выпал из пироги и утонул. Я помню, что позвали бабушку Катрин, чтобы она попыталась спасти его, и я пошла вместе с ней. Как только бабушка взглянула на это маленькое сморщенное тело, лежащее на берегу канала, она поняла, что уже слишком поздно, и перекрестилась.
Тогда, в девять лет, я полагала, что смерть – это то, что происходит только со старыми людьми. Мы, люди молодые, неуязвимы, защищены от нее годами, которые нам обещаны при рождении. Мы несли свою юность как щит, мы могли быть больны, очень больны, с нами могли происходить несчастные случаи, даже очень серьезные, нас могли укусить ядовитые твари, но каким-то образом всегда находилось что-то такое, что спасало нас.
Образ того маленького мальчика, бледного и посеревшего, с прилипшими ко лбу волосами, с маленькими пальчиками, сжатыми в крошечные кулачки, с крепко закрытыми глазами и синими губами, этот образ преследовал меня долгие годы.