Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики
Шрифт:
Измерения содержания свинца во льдах ледников Гренландии обнаруживают потрясающее увеличение концентрации этого металла в указанный период, свидетельствуя тем самым о колоссальных масштабах ядовитых выбросов. [47] Там выплавляли серебро: согласно оценке, на каждую добытую тонну серебра приходилось десять тысяч тонн извлеченной из земли породы. По другим оценкам, в начале I века до Р.Х. римский монетный двор ежегодно использовал пятьдесят тонн серебра.
Как в Азии, так и в Испании колоссальный размах подобной деятельности нельзя было обеспечить без столкновений между частным и общественным секторами. И во все большей мере, помимо обеспечения оставшихся в Риме инвесторов кроткими туземцами, приличными гаванями и хорошими дорогами, римские власти в провинциях стали искать взяточников. Последовавшая в результате этого коррупция была тем более опасной, что она не поддавалась разоблачению. Старательно пригребая к себе деньгу, сенаторы по-прежнему изображали пренебрежение к финансовой деятельности. Пренебрежение к выгоде нашло даже место в законе: ни один publicani
47
См. Hughes, Pan’s Travail, р. 127.
Но еще не отмерли идеалы Республики. Некоторые из чиновников были настолько возмущены происходящим, что пытались противостоять положению дел. Такая политика была опасна — ибо, если деловые картели обнаруживали серьезную угрозу своим интересам, они немедленно переходили от слов к делу. Их наиболее известной жертвой стал Рутилий Руф, известный добродетелью и неподкупностью наместник провинции, пытавшийся защищать своих подданных от сборщиков налогов, которого в 92 г. до Р.Х. заставили предстать перед судом, составленным из сторонников publicani. Крупный бизнес благополучно подмазал все судебные подшипники: предметом обвинения — выбранным с предельной наглостью — было вымогательство. Выслушав обвинительный приговор, Руф, в порядке ответного выпада, выбрал местом своей ссылки ту самую провинцию, которую он якобы ограбил. Там его встречали с почестями и цветами.
Провинцией этой была Азия: бывшее царство Пергамское, которое и по прошествии сорока лет после перехода в руки римлян все еще оставалось для них любимой дойной коровой. Для жителей римских провинций суд над Руфом мог являть еще одно доказательство, если доказательства еще были нужны: римляне никогда не будут обуздывать свою алчность. Но что они могли сделать? Никто не осмеливался даже огрызнуться. Обугленные руины Коринфа красноречивым образом свидетельствовали об опасности подобных намерений. Отчаяние и налоги душили греков Азии. Как могли они надеяться сбросить с себя ярмо Республики, ее хищных финансистов и непобедимые легионы?
А потом, наконец, через три года после осуждения Руфа, провинциальные власти зашли в своей алчности слишком далеко. Стремясь расширить поле своей деятельности, римские деловые круги начали обращать свои жадные взоры к царству Понтийскому, расположенному у берега Черного моря, в северной части нынешней Турции. Летом 89 г. римский комиссар в Азии, Маний Аквилий, придумал повод для вторжения. Чтобы не рисковать собственными войсками, он предпочел отправить на войну зависимого царька — с фатальной самоуверенностью предполагая, что любой исход такой провокации будет выгодным для него. Однако Митридат, царь Понтийский, был отнюдь не ординарным противником. Его биография, старательно украшенная гением в пропагандистских целях, читается как настоящая сказка. Притесняемый в детстве злой матерью молодой принц был вынужден найти себе убежище в лесу. Там он прожил семь лет, гоняясь за оленями и отбиваясь от львов. Опасаясь, что матушка все же может попытаться убить его, Митридат обнаружил навязчивый интерес к токсикологии и стал принимать противоядия до тех пор, пока не сделался невосприимчивым к ядам. Короче говоря, мальчик был не из тех, кому семейство может преградить путь к трону. Наконец-то возвратившись в столицу вполне уместным в таком случае образом — во главе победоносной армии, Митридат приказал казнить свою мать и — просто на всякий случай — брата с сестрой. И по прошествии более чем двадцати лет после этого события он оставался столь же жадным до власти и жестоким, как прежде, — безусловно, слишком наделенным этими качествами для нерешительного римского пуделя. Вторжение было отражено — самым небрежным образом.
Далее, однако, последовал более судьбоносный шаг. Митридату нужно было решиться напасть на сам Рим. Супердержаву никогда нельзя считать легкой добычей, однако война с Республикой была вызовом, к которому Митридат готовился все время своего правления. Подобно любому честолюбивому деспоту он самым усердным образом стремился укрепить свои боевые возможности, так что войско его было новым, «с иголочки», и сверкало — в буквальном смысле этого слова, поскольку оружие его украшало золото, а панцири — яркие самоцветы. Однако хотя взор Митридата и услаждала пышность, он был не меньшим энтузиастом плаща и кинжала: путешествуя инкогнито по Азии, он в достаточной степени навидался всякого, что убедило его в ненависти провинциалов к Риму. Это прежде всего и побудило его принять окончательное решение. Вступив на территорию провинции Азия, он нашел, что ее защищают слабые и не подготовленные гарнизоны, а греческие города готовы приветствовать его как спасителя. За считанные недели власть Рима в провинции рухнула, и Митридат обнаружил, что ноги его стоят на берегах Эгейского моря.
Едва ли этот варвар и убийца собственной матери принадлежал к той разновидности заступников, которым в нормальной обстановке могли симпатизировать греки. А сейчас пусть он варвар и убийца — это все же лучше publicani, ведь тоска по свободе стала настолько отчаянной, а ненависть к Риму сделалась столь «нутряной», что провинциалы были готовы на все, лишь бы избавиться от своих угнетателей. Летом 88 г., когда римские цепи были уже сброшены, они продемонстрировали свою решимость с жуткой свирепостью. Чтобы необратимо привязать к себе греческие города, Митридат отправил им послания, в которых приказал истребить всякого римлянина и италика, который еще найдется в Азии. Греки выполнили инструкцию с дикарской решимостью. Свирепость их была ужасна. Они готовились к избиению тайно; их атаки были отлично скоординированы. Наемные убийцы выслеживали и убивали указанных им людей, которых крошили в куски, если они искали убежища возле священных изваяний, или расстреливали из луков, если они пытались спастись в море. Тела их бросали гнить без погребения за городским стенами. Утверждают, что в одну страшную ночь было убито восемьдесят тысяч человек — мужчин, женщин и детей. [48]
48
Валерий Максим, 9.2. К числам следует относиться с некоторым недоверием.
Римской экономике был нанесен сокрушительный и хорошо просчитанный удар; однако куда более серьезным оказался ущерб, нанесенный престижу Рима. Митридат, обнаруживший в себе истинное мастерство пропагандиста, извлек из забвения пророчества Сивиллы, добавив к ним несколько новых — как бы относящихся уже к нему самому. Подразумевался приход с Востока великого царя, которому суждено в качестве орудия божественного воздаяния смирить надменных римлян и захватить власть над миром. Массовое убийство откупщиков было только одним из способов, с помощью которых Митридат решил драматизировать ситуацию. Еще более просчитанным был эффект, произведенный казнью Мания Аквилия, римского комиссара, спровоцировавшего Митридата на вступление в конфликт. Не вовремя заболевшего горемыку Аквилия поймали и вернули в Пергам, причем всю дорогу ему пришлось проделать пешком и в оковах, прикованным к семифутовому варвару. После того как Мания привязанным к ослу провезли сквозь ликующие толпы, Митридат приказал растопить некоторое количество драгоценного металла. Когда все было готово, голову Аквилия запрокинули назад, разжали губы и влили в глотку расплавленный металл. «Будучи поджигателями войны против всякого народа, государства и царя под солнцем, римляне имеют всего только одно стремление — ненасытную жадность и стремление к власти и богатству». [49] Таким был приговор, вынесенный Митридатом Республике, и в лице легата ее он осуществил и символический акт правосудия. Маний Аквилий был удавлен расплавленным золотом.
49
Саллюстий, Истории, 4, отрывок 67. Слова едва ли принадлежат Митридату, однако бесценны в том смысле, что отмечают отношение римлян к сожалениям своих врагов.
Труба небесная
Когда груженный имперскими трофеями корабль подплывал к Италии, ориентиром на пути его неизменно становился голый конус Везувия. Моряки вглядывались в горизонт, разыскивая знакомый плосковерхий силуэт вулкана, а заметив его, принимались возносить молитвенную хвалу богам за то, что те помогли им благополучно избежать всех опасностей путешествия. Путь через море заканчивался. За сверкающей лазурью уже видны были городки, выстроившиеся вдоль побережья: живописное наследие Греции на итальянском берегу, оставленное колонистами несколько столетий назад, — из деловых интересов, которые всегда имели в Неаполитанском заливе международный характер. Впрочем, в те дни корабли в них приходили нечасто. Но Неаполь, нежившийся на берегу под солнцем, зарабатывал себе на пропитание торговлей иного рода. Находящиеся всего лишь в двух днях конной езды от Рима древние улицы города с недавних пор стали наполняться туристами, стремившимися постичь греческий образ жизни — либо путем философских дебатов, либо обращением к докторам, либо пользуясь любовными услугами остроумной и начитанной шлюхи. Тем временем из морских далей возникали пузатые транспортные корабли и следовали дальше.
В те времена порт их назначения располагался в нескольких милях дальше по побережью. Римские бизнесмены давно затоптали все следы греческого пребывания в Путеолах. К огромным бетонным пирсам приставали корабли со всех уголков Средиземноморья, груженные зерном, чтобы утолить чудовищный аппетит Рима, рабами, чтобы вращать шестеренки его машины, и редкостями из дальних стран: скульптурами и пряностями, картинами и диковинными растениями. Естественно, подобного рода раритеты могли позволить себе только самые богатые из горожан, однако спрос на них все возрастал — в виллах, усыпавших берег по обе стороны от Путеол, которые, собственно, являлись самыми богатыми военными трофеями. Подобно сверхбогачам всех времен, римская аристократия стремилась украсить своей отдых, и потому начала скупать редкости.
Бум на недвижимость в регионе был раздут в 90-х годах разбогатевшими предпринимателями, и в особенности торговцем устрицами по имени Сергий Ората. Рассчитывая нажиться на неутолимой любви римлян к моллюскам, Ората разработал процесс устричной марикультуры до небывалого прежде уровня. Он построил протоки и дамбы, чтобы регулировать морские течения, поставил высокие навесы над устьем соседнего Лукринского озера, которое объявил домом вкуснейших устриц во всем мире. Фантастическое умение Ораты произвело такое впечатление на современников, что они были полностью уверены в том, что он сумеет выращивать моллюсков даже на крыше своего дома. Однако подлинную известность Орате принесла другая его техническая новинка: сделавшись монополистом в области устричной торговли, он изобрел плавательный бассейн с подогревом воды.