Рубин королевы
Шрифт:
– Ждать.
– Сколько времени?
– Пока что-нибудь не произойдет. Если ваше ожидание затянется, пришлем кого-нибудь сменить вас. Да, пожалуй, в любом случае мы так и поступим. Вы не должны привлекать внимание, – решил Морозини.
В тот же вечер Ромуальд, брат-близнец Теобальда, верного лакея Видаль-Пеликорна, отбыл в Швейцарию. Он прекрасно знал отца, сына и дочь Солманских, успев сыграть свою роль в трагической свадьбе Анельки с Эриком Фэррэлсом. Мари-Анжелина высоко ценила его способности.
Два дня спустя мадемуазель дю План-Крепен вернулась с новостями:
– Она уехала одна? – переспросил Альдо.
– Конечно. То есть я хочу сказать – с Вандой.
– В таком случае и мне надо возвращаться домой. Давно уже пора взглянуть, что там творится.
– Ты собираешься наконец отправить прошение об аннулировании брака в Ватикан? – поинтересовалась мадам де Соммьер.
– Это первое, чем я займусь. Как только вернусь, испрошу аудиенции у венецианского патриарха [7] .
– Если уж такая язычница, как я, возносит за тебя молитвы, это не может тебе не помочь, – засмеялась мадам де Соммьер, целуя племянника, что всегда служило у нее признаком необычайного волнения.
Снабженный массой напутствий, Альдо наконец сел в «Восточный экспресс» и отбыл в Венецию через Симплон. Перед отъездом он в сотый раз заверил Адальбера, что немедленно сообщит ему, как только получит новости от Симона Аронова. След рубина был совсем горячим, грешно было бы дать ему остыть.
7
Архиепископ Венеции носит этот титул, указывающий на существовавшие в прошлом связи с православной Церковью.
5
ВСТРЕЧИ
Женщина, сидевшая напротив за обеденным столом, ничем не напоминала то соблазнительное создание в сверкающем розовом платье, которое Альдо видел выходящим из гостиной Фэррэлсов за руку с Джоном Сэттоном.. Глубокий траур, ни малейшего следа косметики – она выглядела как когда-то в мрачной комнате для свиданий тюрьмы Брикетон – олицетворение бесконечной душевной скорби в сочетании с чувством собственного достоинства. Это способно было тронуть кого угодно, кроме, естественно, Альдо Морозини. Впрочем, он принял игру с безукоризненной любезностью.
– Я не сомневаюсь, что эти господа должным образом выразили сочувствие вашему горю, – произнес князь, указывая на Ги Бюто и Анджело Пизани, разделявших с ними трапезу. – Слова в подобных обстоятельствах не играют большой роли, и я не стану говорить, что испытываю хоть малейшее горе, но прошу вас поверить: скорблю вместе с вами...
– Спасибо. Очень мило с вашей стороны сообщить мне об этом.
– Что вы! Не стоит благодарности... Но я немного удивлен, видя вас здесь, разве вы не сопровождали тело вашего отца до Варшавы?
– Нет. Брат запретил мне, да я и сама не имела ни малейшего желания возвращаться туда. Кажется, вы забыли, что там мне угрожает опасность?
– В Англии тоже, а вы вроде бы не побоялись... Вы ведь были там, или я ошибаюсь?
– Ошибаетесь. Я провела какое-то время в Париже, дожидаясь... дожидаясь новостей о процессе. Находиться в Англии, каждую минуту дрожа от страха, что на меня набросится целая свора журналистов, – нет, это было бы невыносимо!
– А в Париже? Разве газетчики не преследовали вас там?
– Никоим образом. Мы с Вандой останавливались у одной американки, кузины моей невестки. То есть я хочу сказать, нашей невестки, – добавила молодая женщина с тонкой улыбкой.
– Не извиняйтесь – семейные узы мало что значат для меня.
– А как вы сами, как прошла ваша поездка в Испанию?
– Очень приятно. Я видел потрясающие вещи.
Альдо упомянул о «потрясающих вещах» для того, чтобы втянуть в разговор Ги Бюто, но, разумеется, не обмолвился ни малейшим намеком об истории с украденным портретом. Необходимо было разрядить этот обмен скрытыми колкостями новой темой, иначе он не сумеет сохранить хоть какое-то хладнокровие перед этим живым средоточием лжи. Альдо не впервые приходилось наблюдать выдающиеся актерские способности Анельки, она всегда была искусной комедианткой, но сегодня превзошла самое себя...
Видимо, это стало последней каплей: пока длился обед, князь принял твердое решение не откладывая предпринять первые шаги к аннулированию своего брака.
Переодевшись в темный костюм, Морозини сел гондолу Дзиана. Он держал путь к Сан-Марко и, всегда, если дело было не особенно срочным, не стал пользоваться моторкой. Ему казалось, что запах бензина и яростное урчание мотора не должны нарушать очарования чудесного ансамбля, состоявшего из базилики и Дворца дожей и словно бы возложенного короной на чело самой величественной из республик.
Пройдя мимо двух колонн из восточного гранита, одна из которых была увенчана крылатым венецианским львом, а другая – статуей Святого Теодора, попирающего крокодила, колонн, между которыми когда-то казнили преступников, Морозини скоро оказался у портика Сан-Марко, над которым гарцевали четыре величественных коня позолоченной меди, изваянные Лисиппом в III веке до Рождества Христова и вызывавшие когда-то жгучее вожделение Бонапарта. Морозини любил их и всегда отвешивал им легкий поклон, прежде чем скользнуть в полумрак византийской базилики, освещаемой лишь пламенем свечей, горевших перед знаменитой «Pala d'Oro». Каждый раз, когда Альдо попадал сюда, ему чудилось, будто он проник в самую чащу некоего заколдованного леса.
Как обычно, внутри храма толпился народ. С приближением лета возрастало число туристов, мало-помалу наводнявших город, отравляя жизнь коренным венецианцам. Альдо, как человек глубоко верующий, прежде всего отдал свой долг Господу короткой молитвой, и только после этого отправился на поиски благословившего не так давно его насильственный брак отца Герарди, священника, с которым он дружил с детства. Он нашел падре у дверей ризницы – тот собирался уходить.
– Ты торопишься? – огорчился князь.