Рубин Великого Ламы

«Отmanipadmehoum»«.

Все были очарованы рассказом Матанги, хотя, в сущности, рассказ этот проливал только слабый свет на смысл изречения. Лама прибавил к этому много подробностей из своей жизни, рассказывал о занятиях, богатствах и искусствах ламы. Об искусствах он распространялся с таким Одушевлением, особенно о барельефах, такими яркими красками изображал их, что каждому захотелось все это самому увидеть. Лучше нельзя было выдумать, и праздник цветов, который теперь там справляли, был именно выставкой этих барельефов. Немедля все согласились сейчас же отправиться в кумирню, чтобы увидеть эти чудеса; на этот раз и дамы приняли участие.

Праздник был в полном разгаре, особенно за оградой этого селения. Приезжие торговцы разносили свои товары, громким голосом; местные же сидели в неудобной позе по тибетскому обычаю, приставая без разбору ко всем проходящим, из которых жители Лхасы пользовались особым почтением. Но скоро один случай показал нашим путешественникам, что, несмотря на кажущуюся свободу, ламы зорко наблюдали, чтобы праздник сохранял религиозный характер и не походил бы на настоящую ярмарку.

Матанга вдруг увлек своих спутников на одну улицу где они увидели толпу, которая, точно охваченная паническим ужасом, разбегалась в разные стороны с криками «gekor лама! gekor лама»! Семь или восемь каких-то людей в черных повязках на головах, вооруженные длинными кнутами, подходили к толпе, хлеща без милосердия всех, кто попадался. Ими распоряжался сановник, прекрасно одетый, с бритой головой. Это и был gekor, цензор, или старшина; его обязанностью было следить, чтобы устав кумирни точно исполнялся. Заметив, что шалаши комедиантов, игорные столы и другие запрещенные развлечения помещались в ограде кумирни, он со своими ликторами сию же минуту принимался за прекращение такого скандала. Идя вперед, эти стражи переворачивали столы, разгоняли комедиантов, хлестали собственников театров, ломали, что ни попадалось, и в одно мгновение скандал был устранен и повеления лам восстановлены.

Страшные мстители удалились. Матанга поспешил повести гостей на главное зрелище этого дня, перед которым все остановились в изумлении. Ни один из них не мог себе представить, чтобы в стране, отсталой, варварской, далекой от цивилизации, могли процветать такие творения искусства.

Искусственные цветы были выставлены под тенью развесистого дерева напротив храма, который путешественники осматривали утром. Бесчисленное множество огней сверкало среди цветов, придавая всей картине волшебную красоту. Они не могли себе представить устройства зрелища, пока не рассмотрели во всех подробностях эти чудеса терпения, искусства и действительного таланта, который тибетцы проявляют в этих недолговечных произведениях искусства. Все это были барельефы. Потрачено было не меньше трех месяцев, чтобы вылепить фигуры из воска и разрисовать их, а пройдет день праздника — все это будет разбито и уничтожено. Выставка этих легких и изящных шедевров стоит больших трудов, потому что надо работать, постоянно смачивая руки водой, чтобы материал не растаял, а так как все три месяца, предшествующие выставке, самые холодные в году, то положение создателей не всегда приятно.

Эти скульпторы, которые не ищут другой славы, как только прославления своей кумирни, и которые похожи на творцов наших старых соборов, — забывающие себя, чтобы отдаться вполне искусству, они-то и есть истинные артисты.

Барельефы по большей части у них бывают двадцати футов в длину и десяти в высоту. Барельеф окружен рамой из цветов, птиц и разных религиозных эмблем. Для сюжета барельефа берется обыкновенно сцена из истории в раю или в аду. Фигуры, стоящие впереди, бывают футов трех высоты, а задние постепенно уменьшаются, изображая процессию, битву или охоту; все это исполнено тщательно, вполне законченно, движение и выражение лиц передано с таким изумительным искусством, что картина производит полную иллюзию реальности происходящего. Мало того, что одежда сделана очень искусно и естественно, но даже с одного взгляда можно узнать ткань, которую артист желал изобразить…

Шерсть баранов, лисиц и волков исполнена с таким совершенством, что многие из посетителей даже пробовали ее ощупывать, чтобы убедиться, что это статуя, а не животное. Надо еще прибавить, что барельефы раскрашиваются. Лишь только скульптор кончит барельеф, он передает его живописцу, который придает жизненный колорит.

Наши путешественники не могли налюбоваться этим новым для них искусством, к великому удовольствию Матанги, который был в восхищении от того, что национальное искусство оценено по достоинству. Мисс Рютвен особенно выразила свой восторг тем, что пожелала увезти в Лондон один образчик скульптуры лам. Но это было невозможно: шедевр растаял бы раньше своего прибытия…

ГЛАВА XVIII. Таинственная Лхаса

Осмотрев кумирню, пассажиры «Галлии», естественно, захотели исследовать и другие места Лассы. Их проводник сейчас же предложил свои услуги, тем более, что осуществить это желание было нетрудно, так как один] из выходов кумирни открывался прямо на улицу священного города. Улица эта была широкая и чистая; красивые дома, сверкающие белизной, были разукрашены красными и желтыми полосами вокруг окон и дверей. Едва только путешественники вышли из кумирни на улицу, как тотчас же туземцы, сначала один, потом два, три, десять, двадцать, не меньше сотни, остановились, рассматривая невиданных людей. В несколько секунд вокруг них образовалась громадная толпа; каждый кричал, звал других; из окон высунулись головы, а затем появились в дверях; из всех домов выскакивали обитатели и со всех ног бежали поглазеть на невиданное зрелище. Толпа прибывала, шумела и глядела с разинутым ртом на иностранцев. Очевидно, жители Лхасы никогда не видели ничего подобного. Европейцы в стране лам производили такое же впечатление, какое получилось бы в деревне, если бы туда спустился какой-нибудь обитатель луны, или житель тех фантастически» стран, о которых Отелло рассказывал Дездемоне, что головы у них сидят ниже плеч. Смеясь, крича, бранясь толкая друг друга, тибетцы теснились вокруг иностранцев, обходя их с разных сторон, чтобы лучше рассмотреть; иностранцы же, по совету проводника, решили направиться к храму Будды, рассчитывая, что это месте наиболее интересно. Так как толпа, по-видимому, была, в хорошем настроении, не выражала ничего угрожающего, а, напротив, даже была расположена к иностранцам, то они могли спокойно продолжать свой путь, мало обращая внимания на впечатление, которое возбуждали. Со своей стороны, они с любопытством рассматривали обитателей этого недоступного города, тибетцев: монгольского типа, с широкими мускулистыми фигурами, оливковым цветом кожи и маленькими глазками, в которых светилось лукавство. Мужчины и женщины были одеты в одни и те же костюмы, с маленьким отличием. Это было что-то вроде платья, или кафтана, застегнуто го на плече и стянутого в талии ярким поясом; ноги обуты в войлочные сапоги зеленого или красного цвета. Головной убор у мужчин имел вид сборчатой шапки с широкими полями, а женщины носили желтые чепчики, очень напоминающие фригийскую шапочку. Волосы у женщин заплетаются в две косы, спрятанные в тафту, которая спускается на лицо; у мужчин же, как и у китайцев, на затылке висела одна коса, переплетенная жемчугом и стеклянными бусами. Но что всего более удивило путешественников, это лица многих женщин, расписанные черным лаком, что придавало им отвратительный вид. Они не могли понять смысла такого разукрашивания: ведь всякая татуировка, без сомнения, имеет целью различными способами украсить лицо, а здесь, по-видимому, его желали обезобразить. Отто Мейстер, расспросив об этом Матангу, вскоре мог уже объяснить своим спутникам, что такой обычай есть следствие закона, существующего с давних времен: какой-то император, царствовавший за несколько столетий до настоящего времени, издал закон, который запрещал женщинам появляться с открытыми лицами в общественных местах, в противном же случае они были обязаны разрисовать лицо таким безобразным образом, чтобы не смущать многочисленных лам, населяющих священный город. Дамы сконфузились от такой необыкновенной покорности женщин Лхасы этому жестокому закону и единодушно объявили, что они никогда в жизни не слышали о подобном послушании. Говоря по правде, лица некоторых женщин, случайно не скрытые под этими масками, позволяли составить невысокое мнение о красоте тибетских женщин. Этот закон, как заявил любезно лорд Темпль, скорее должен быть применен к пассажиркам «Галлии», которые рискуют вскружить головы всем ламам, не исключая и самого Великого Ламы, настолько они прекрасны, особенно при сравнении их с тибетскими женщинами… Толпа, по-видимому, была того же мнения, как и лорд Темпль, потому что, как все заметили, она выражала особенные знаки почтения, когда дамы проходили мимо.

Со всех сторон люди с разинутыми ртами снимали шапки и чесали правое ухо, что означало выражение приветствия, как объяснил это черный доктор. Петтибон сначала, казалось, был очень оскорблен такими поклонами и имел большое желание вырвать уши у этих негодяев; но его успокоили — пусть лучше так, да мирно, чем иначе, и он наконец философски примирился с такой манифестацией азиатской вежливости.

Что касается Отто Мейстера, то он был увлечен оживленной беседой с Матангой, который рассказывал ему о достопримечательностях города, осыпая его в то же время вопросами о происхождении путешественников и цели их путешествия. По указанию почтенного ламы все направились к дворцу Тале, проходя по самым лучшим улицам города. Эти улицы действительно имели опрятный вид, но, бросая взгляд на боковые, прилегающие к этим главным артериям, можно было согласиться, что путешественники поступали очень умно, не заворачивая в стороны, потому что боковые улицы похожи были на отвратительные конюшни. По мере того, как иностранцы подвигались вперед, толпа все возрастала; они шли, сопровождаемые настоящим кортежем, который не имел даже в мыслях причинять какой-нибудь вред. Ежеминутно им попадались нищие, которые протягивали кулак с выставленным большим пальцем, — это такой способ просить милостыню, — и нищие, конечно, тоже присоединились к толпе.

Пришли на площадь. Вдали какие-то громадные шары кружились с изумительной быстротой; подойдя ближе, все увидели, что это были клоуны, одетые в широкие белые шаровары и зеленые в складках туники; талия была стянута желтым поясом, от которого свешивались на некотором расстоянии друг от друга длинные плетеные веревки с шерстяными кистями на концах. Когда клоуны кружились, эти веревки растягивались горизонтально и делали танцора похожим на шар. На головах у них были колпаки, украшенные перьями фазана, а лица закрыты черной маской с длинной белой бородой.

Как только клоуны увидели иностранцев, тотчас же, следуя общему примеру, прекратили свои выступления, сложили ковры и присоединились к толпе. Даже собаки, наполнявшие все улицы Лхасы, ужасные и голодные, с красной пастью и высунутым языком, с глухим и яростным лаем пустились тоже вслед за толпой. Эти ужасные животные, кажется, созданы были для того, чтобы возбуждать отвращение к этому верному другу человека. Страх, внушаемый ими (особенно была испугана: Мюриель), еще усилился, когда благосклонный проводник рассказал о тех обязанностях, которые исполняли там собаки.

В Тибете употребляется четыре вида погребения усопших: тела их или сжигают, или топят в реке, или относят в горы, или же, наконец, режут на куски и отдают на съедение этим ужасным собакам! И это самый высший почет, который тибетцы могут оказать умершему…

— Если здесь такое необыкновенное множество собак, то разве не может быть частых случаев бешенства? — сказал кто-то из путешественников.

— Да, действительно, бывают многочисленные случаи водобоязни! — ответил совершенно спокойно Матанга, не видя в этом ничего страшного.