Рубин Великого Ламы

— Троттер и Фейерлей!.. ох!., это все фальшивые негры! — стонал Петтибон.

— Не считая Отто Мейстера!.. Да, из-за этих трех несчастных, нам пришлось бы плохо, если бы мой честный Боб не стерег нас. Он воспользовался минутой, когда разбойники пили вино в этой же зале, и вместе с Эндимионом, вооружась ломами, выломал дверь каюты; в три приема он разрезал мне бритвой веревки и дал в руки револьвер… Мне оставалось только идти в залу, предоставив ему освободить других и вооружить, как меня. Освобожденные, они пришли как раз вовремя, чтобы избавить меня от Фицморриса Троттера и Отто Мейстера, и все пошло как нельзя лучше благодаря Бобу!

— О! Дорогой Боб! Я должна вас обнять! — воскликнула Мюриель, бросаясь на шею к своему брату. — А теперь, мне кажется, первым делом, надо с вас счистить эту ужасную краску!.. Мистер Петтибон, — прибавила она, оборачиваясь со смехом к комиссару, — вы простите мне теперь мои недозволенные разговоры с негром?

— Сударыня, — ответил Петтибон безропотно, — я молчу. Мне нечего сказать; благодарность, которой я обязан Теодору… то есть, я хочу сказать, мистеру Роберту Рютвену… сковывает мне уста навсегда!

В знак этого важный и степенный американец подошел и пожал руку Бобу, который поклонился ему, смеясь.

— Я не помню зла, господин комиссар! Но вы со мной, кажется, дурно поступили в Лондоне. Мне следовало бы вам отплатить!..

— А теперь, дорогой капитан, какие меры вы собираетесь принять? — спросил командир.

— Я только что хотел просить вас и мистера Петтибона присоединиться ко мне, чтобы произвести расследование причин бунта, — ответил Оливье.

Оставив дам в обществе лорда Темпля и Эртона, еще ошеломленных быстротой событий, он направился к помещению экипажа.

Внимательный допрос скоро позволил узнать активных деятелей бунта. Их было всего четверо. Другие замешались или по незнанию, или по глупости.

Оливье велел позвать четырех виновных и, выслушав их неловкиеобъяснения, сообщил им о своих намерениях.

До первого цивилизованного пункта, где остановится аэроплан, они будут закованы в кандалы… По прибытии в Баку они будут отданы английскому консулу и судимы по всей строгости законов как разбойники.

— Но прежде всего, — прибавил молодой капитан, — вы похороните вашего начальника! Эндимион, возьмите этих четырех людей в могильщики: вы дадите им поесть, снабдите всем нужным; затем они сойдут на землю с останками майора Фейерлея и благоговейно закопают его в лесу…

При этом он тихо сказал негру:

— Вы будете вооружены, но когда кончится работа этих безбожников и если они захотят убежать потихоньку, сделайте вид, что не замечаете: пусть они лучше будут повешены в другой стране!.. Что касается вас, Боб, — произнес он нарочно погромче, — потрудитесь приготовить все к отходу. Как только вернутся эти могильщики, мы поднимемся.

ГЛАВА XXI. Возвращение в Лондон

Час спустя после того, как пассажиры «Галлии» весело окончили холодный ужин, явился Эндимион и, отдавая честь по-военному, остановился перед Дерошем со словами:

— Жду ваших приказаний, капитан!

— Кончили?

— Все сделано. Майор лежит в земле на три фута глубины, а другие четверо, не спросись останков своего начальника, лишь только я сделал вид, что не смотрю на них…

— Рассердились, что не получили того же, что Троттер и доктор! — сказал Оливье, поворачиваясь к командиру.

— Честное слово! Я менее снисходителен, чем вы, мой дорогой друг; если бы я был на вашем месте, то покончил бы с ними счеты! — сурово возразил моряк.

— Мы предоставим эту заботу английскому консулу в Баку! — ответил Оливье.

— Разве мы летим в Баку?

— Да, чтобы несколько разнообразить наш маршрут. Я сначала думал этим путем лететь в Тибет, а потому велел заготовить там запасы нефтяного масла; этим мы и воспользуемся на обратном пути в Англию и сократим путь на несколько часов.

В эту минуту на пороге показался Боб Рютвен.

— Пары разведены, машины готовы, капитан! — сказал он, отдавая честь по уставу.

— Ну, хорошо! идем! — ответил Оливье, выходя на палубу, чтобы отдать приказания.

И почти тотчас же «Галлия» поднялась в пространство, сложив свои чудовищные ноги, и направилась на запад.

Было десять часов. Пассажиры, измученные вечерними происшествиями, один за другим разошлись по каютам. Наступила тишина. Кроме равномерного стука машин и шагов капитана, никакой другой шум не тревожил спокойствия звездной ночи. Лорд Дункан ушел последним, вырвав у Оливье обещание позволить сменить его через несколько часов, чтобы он мог заснуть.

— Вы не из железа, черт возьми! Вам решительно нужен отдых; и не забывайте, — прибавил он с многозначительной улыбкой, — что я с этих пор смотрю на вас, как на одного из членов семьи, и буду не меньше страдать, если вы не побережете себя!

На этом он его оставил предаваться приятным мечтам.

Отец Этель принял его в семью, значит, он считает егосыном!

Тогда это победа, потому что она смотрит его глазами, и если в ее душе есть какие-то таинственные возражения, то они исчезнут при одном слове обожаемого отца. Заговор, недоедание, мучения и сражение — все забыто!

Три часа уединенного размышления пролетели, как мгновение, и когда лорд Дункан, привыкший вставать в четыре часа, пришел его сменить, Оливье показалось, что прошло только несколько минут…

Своим могущественным и быстрым взмахом «Галлия» перелетела уже через обширные равнины, озера, горы, пустыни Тибета и вершины Гиндукуша. Под ногами спящих путешественников промелькнула провинция Кашмир, со своей любопытной столицей, изрезанной узкими улицами, с бесчисленными банями, с крышами, покрытыми землей и проросшими яркими цветами…

Через два часа Оливье поднялся, подкрепленный коротким сном, и вышел на палубу, чтобы сменить мистера Петтибона и дать ему отдых; так наступил день, и три человека, немного подкрепленные сном, почти не ощущали последствий вчерашнего ужасного происшествия.