Руина, Мазепа, Мазепинцы
Шрифт:
расходы; треба было опрочь харчей и напитков себе и на детки суконки
и чоботки и иншие охендоженья купити и челядь одевати и плату давати
а и духовным особам, як чужеземским так и тутешним по прошению и
по зможности подлуг моей мелкой особы в милостыню давалося больше
твердою нежели мелкою монетою. Бывало теж тое по многу, же когда
бывало человек який знакомитый талерем и другим поклониться, то и не
принималем, назад отдавалем. А що убогим бедным чеховою давалося, нехай тое не будет в лицемерие, и на будованье килких церквей, дере-
вяных що выложилося, того грех споминати але по приказу докладаю…>
(Чтения… 1859 г. Т. 1. С. 142.)
2 < ..До обличения миргородского полковника очною ставкою тут при
войске без явственных доводов жестоко и ревностно поступать, приниматься за него и обезчесчивать его опасно, ибо он человек заслуженный
и от всех полковников старейший, имеючий повагу и любовь у всего
войска, до того с генералными особами як и с полковниками сприяте-
лился, понеже Ломиковский обозный и Чуйкевич судья и прилуцкий
полковник близкие ему по сынах своих и по его миргородского
полковника дочерях сваты, лубенский - дядя, нежинский - швакгер, и другие
с ним близки. Надобно подождать, пока привезут Кочубея и Искру: тогда
за него примемся>. (Государственный архив. Письма Мазепы.) 628
на самом деле правдою и может подтвердиться показаниями других, если царь вздумает вести это дело пошире. Из окружавших гетмана
старшин о его тайном замысле знал пока только один генеральный
писарь Орлик. Мазепа, по собственному опыту с Самойловичем, знал, как удобно может старшина подкопаться под гетмана, и
побаивался предательства от Орлика. <Смотри, Орлик, - говорил он
ему, - будь мне верен: сам ведаешь, в какой нахожусь я милости*
Не променяют меня на тебя. Ты убог, я богат, а Москва гроши
любит. Мне ничего не будет, а ты погибнешь!>
Опасения Мазепы не были напрасны. У Орлика, как он сам
после сознавался, шевелилось искушение сделать донос на своего
гетмана. Но он заглушил в себе это искушение: совесть воспрещала
ему покуситься на своего господина и благодетеля, которому он
присягнул в верности, тогда как для царя он был совсем чужой -
иноземец, пришелец, и даже не произносил царю присяги на
верность. Перед ним являлся жалкий образ Мокриевича, который
предал Демка Многогрешного, а после, по воле Самойловича, вместо
ожидаемой награды, лишился писарского уряда, подвергся
изгнанию и во всю остальную жизнь терпел поношение от мирских и
духовных особ. <Устрашала меня, - говорит он, - страшная, нигде
в свете не бывалая суровость великороссийских порядков, где
многие невинные могут погибать и где доносчику дается первый кнут; у меня же в руках не было и письменных доводов>.
В то время, как Мазепе не удалось поймать Кочубея и Искру, когда они успели ускользнуть и пробраться к верховному
правительству, страх до того одолел Мазепу, что он раскаивался в своем
замысле и говорил, что оставит его^. Тогда Мазепа, как кажется, на некоторое время прервал свои тайные сношения с царскими
неприятелями; по крайней мере, о них от первой половины 1708
года не сохранилось сведений. Немудрено, что гетман был
недоволен и теми, с которыми вел эти сношения, так как ему стало
известно, что между поляками распространялись уже слухи о его
склонности передаться на шведскую сторону. Эти слухи исходили
от самого Станислава, и был большой повод порицать последнего
за недостаток скрытности. Но раскаяние Мазепы скоро прошло, когда он, с одной стороны, получал от Головкина и от самого
царя милостивые обнадеживания, что клеветникам не будет дано
веры, а с другой - между своими старшинами замечал такое
настроение, которое могло ободрить его замыслы. Еще он не
открывал тайны никому, кроме Орлика, а уже обозный Ломиковский
и полковники: прилуцкий Горленко, миргородский Апостол и лу-
бенский Зеленский в разговорах с ним стали скорбеть о нару-
1 <…Виделем его Мазепу великою боязнию одержимого и в словах
кающегося того своего начинания>. (Письмо Орлика.) 629
шении москалями войсковых прав и заявлять желание
воспользоваться текущими военными обстоятельствами, чтоб утвердить
целость козачества и полную независимость всей Украины; выходило, что они сами предлагали то, что уже давно обдумывал
Мазепа. Но гетман не только с первого раза им не поддавался, а, испытывая искренность их, спорил с ними, доводил их до того, что они горячились и уверяли в своем доброжелательстве, в
готовности не отступать от своего вождя и региментаря в случае
самого наибольшего несчастия; и довел их Мазепа до того, что
они стали принуждать его сойтись со шведами, твердя, что
надобно ему промышлять о пользе всего края. Тогда Мазепа мало-
помалу стал показывать вид, будто начинает колебаться и
поддается их доводам и обещаниям, и они, обрадовавшись, просили
дать им клятвенное обещание в верности, а они дадут ему
подобное от себя. <Напишите сами, - сказал Мазепа, - как знаете, а я буду поступать, как вы велите>. Обозный Ломиковский