Руина
Шрифт:
Затаив дух, они с нетерпением поджидали появления незнакомца. Однако прошло немало времени, а жид и незнакомец не возвращались в корчму.
— Что за чертовщина! — воскликнул наконец Гордиенко. — Не случилось ли там с ними чего? Пойду проведаю.
— Тише! — перебил его Мазепа. — Садись на место… кажись, идут…
Действительно, вдали послышались шаги.
Гордиенко поспешил занять свое место и принял самую беспечную позу.
XLVII
Мазепа устремил внимательно взор на дверь. Шаги
Незнакомца с ним не было.
— Жиде, — произнес Мазепа, приподымаясь, — а где же пан?
— А какой он там пан!.. Холоп, хам, шарлатан! — воскликнул с досадой шинкарь. — Выпил целую пляшку оковитой, накормил коня и кинул мне за все один злотый! Добрый гешефт с такими панами! Хороший гешефт… ой… ой!
— Да где же он теперь, этот шляхтич? — перебил его Мазепа таким тоном, что жид сразу весь съежился и обратил на Мазепу испуганные глаза.
— Уехал, ясновельможное панство!
— Уехал?! — вскрикнули разом Гордиенко и Мазепа. — И ты не сказал нам раньше об этом!
— Ой, вей! — воскликнул испуганно жид. — Разве я знал, что он нужен вельможному панству… да у него карманы так же пусты, как и его глупая голова.
— Молчи, собака! Говори, куда поехал шляхтич! — прикрикнул на него грозно Мазепа.
— Не знаю, не знаю, ясновельможное панство! — пролепетал испуганный жид. — Так выехал из ворот и поскакал прямо, а куда — не знаю!
— В погоню! — скомандовал Мазепа, бросаясь к двери.
— На Бога, ясновельможное панство! — завопил испуганный жид. — Разве теперь можно ехать?.. На дворе гуляет видимая смерть, — крикнул было он, но приятели уже не слышали его.
В одно мгновение они были на дворе. Поспешно, боясь потерять хоть одно мгновение, отдал Мазепа своему отряду приказание садиться на коней и следовать за ним на некотором расстоянии, поджидая свистка; заслышав же этот свисток, отряд должен был лететь к нему во всю прыть.
Кудлая Мазепа приказал одному из казаков привязать на веревку и держать около коня, из опасенья, чтобы он своим лаем не вспугнул незнакомца.
Не прошло и пяти минут, как лошади были оседланы, и маленький отряд двинулся к воротам.
Когда высокие дубовые ворота со скрипом распахнулись и всадники выехали в открытое поле — они увидали, что жид был прав, предостерегая их от поездки, и что в снежном поле действительно гуляла «видимая смерть».
За высокой дубовой оградой, окружавшей корчму, снег хотя и сыпал густыми хлопьями, но не было ветра; здесь же, на этом необозримом снежном просторе, свирепела в полном разгаре ужасная метель. Ветер рвал все на своем пути с такой силой, что всадники должны были ухватиться за свои шапки руками, чтобы удержать их на головах.
Кругом было все бело: небо, земля, горизонт — все сливалось в одной густой вьющейся снежной пелене.
Снег, гонимый диким свирепым ветром, сыпал сверху густыми мохнатыми хлопьями, и вдруг этот ветер опрокидывался на землю, подхватывал целые тучи снега и, взметая его страшными облаками к низкому небу, снова несся дальше, кружась по безбрежной равнине диким смерчем, вздымая на своем пути все новые столбы снега, опрокидывал их на землю и снова свивал и развивал волнующуюся снежную пелену. Взметенные снежные вихри носились над землей, словно стада испуганных птиц. Все исчезало в этом страшном волнующемся снежном море: небо, земля, горизонт, всякий след, всякая дорога. Казалось, какой- то страшный белый призрак носился с диким воем над землею между низким серым небом и снежной равниной и, разметавши свои белые косы, то яростно припадал к земле, то снова подымался к облакам, стараясь вырваться из этого тесного, давившего его пространства на необъятный простор.
С минуту стояли путники, подавленные ужасом и величием этой картины, но это было одно только мгновение.
Тотчас же Мазепа и Гордиенко бросились отыскивать дорогу. Однако это было не так-то легко сделать, — все было засыпано одним ровным и пушистым снежным ковром: на расстоянии десяти шагов все уже исчезало из виду, затянутое густою, непроглядною, волнующеюся снежною пеленой. Один только силуэт корчмы темнел среди этого разгулявшегося снежного моря.
— Черт побери, да этак негодяю удастся скрыться от нас, — проворчал себе под нос Гордиенко, — в такую погоду стоит только отъехать на десять шагов, чтобы совершенно скрыться из глаз. Ишь, разгулялась скаженая заверюха, следов хоть не ищи!
— Постой! Собаку пустим! — вскрикнул Мазепа.
— А что ж, твоя правда, — обрадовался Гордиенко. — Хе, важное будет полюванье, с хортами, с доезжачими!
Мазепа приказал спустить Кудлая.
Собака, все время рвавшаяся из рук державшего ее казака, казалось, только и ждала этого момента: с диким лаем и воем бросилась она в сторону и начала беспокойно кружиться вокруг корчмы. Как гончая, потерявшая след зверя, бросался Кудлай с жалобным воем во все стороны, то взрывая носом снег и разгребая его лапами, то подымая голову и словно прислушиваясь к каким-то отдаленным звукам.
С напряженным вниманием следил Мазепа за Кудлаєм, как вдруг собака припала к земле раз, другой, сделала несколько шагов вперед, снова ткнулась носом в снег и с громким лаем, как стрела, полетела вперед.
— Есть след! За мною, панове! — воскликнул Мазепа! и, пришпоривши коня, бросился вместе с Гордиенко вслед за Кудлаем.
Казаки последовали за ними в некотором отдалении.
Ветер дул прямо в лицо всадникам, нанося на них целые облака снега, забиваясь под их одежды своими цепкими ледяными когтями, но всадники не замечали ничего, они неслись сколько было силы, стараясь не отставать от черной точки, мелькавшей перед ними впереди. Прошло минут двадцать такой езды; уже во встревоженное сердце Мазепы начало закрадываться сомнение в верности взятого направления, как вдруг собака залаяла громко, радостно.
— Тс! Почуяла! — прошептал он задыхающимся от волнения голосом.
— Есть, есть! Он! Смотри! — ответил таким же шепотом Гордиенко и вытянул руку вперед.
Мазепа взглянул по указанному направлению и действительно увидел, что впереди, сквозь белую пелену несшегося снега, смутно чернел какой-то силуэт, мерно подымавшийся в снежных волнах.
— Кудлай, назад! — крикнул негромко Мазепа.
Собака, почуявши голос своего хозяина, вздрогнула и остановилась.
— Назад! — повторил грозно Мазепа.