Руина

Старицкий Михаил Петрович

Фридрикевич схватил Галину и попробовал было увлечь ее за собою, но Галина не двинулась с места.

— Куда? Зачем? Что случилось? — вскрикнула она, с ужасом следя за поднявшейся кругом суматохой.

— Татары окружают церковь. Их целый загон, — отвечал поспешно Фридрикевич и с силою потянул ее за руку.

В это время в церковь явственно донеслись крики толпы.

— Нет! Нет! — закричала Галина, вырывая свою руку из руки Фридрикевича. — Это наши! Я не пойду!

Фридрикевич бросился за нею, схватил ее снова за руку, но Галина вырвалась снова и отскочила в дальний

угол. Между ними должна была завязаться борьба, и, бесспорно, через несколько мгновений Фридрикевич овладел бы слабой девушкой, но малейшая потеря времени грозила ему ужасной гибелью. Вдруг счастливая мысль молнией прорезала его мозг.

— С ними Тамара со своими казаками! — закричал он, снова хватая Галину за руки.

Это слово произвело на несчастную девушку магическое действие.

— Тамара? — вскрикнула она, судорожно цепляясь за Фридрикевича. — Бежим… бежим!

Он потянул ее за собою к алтарю, но ужас совершенно парализовал все члены Галины, она пошатнулась и едва не упала.

— Держись за шею! — крикнул Фридрикевич, хватая ее на руки, и бросился со своей ношей к алтарю.

Он уже переступил порог алтаря, когда двери церкви с шумом распахнулись. Полумертвая от ужаса, Галина невольно оглянулась, и вдруг безумный, восторженный крик вырвался из ее груди.

— Мазепа! Мазепа! Ты?

Если бы над Фридрикевичем разломился свод небесный, он не так бы ужаснулся, как при звуке этого имени.

Руки его, державшие Галину, разомкнулись, одним прыжком он перескочил через алтарь и выпрыгнул в находившуюся в притворе дверь.

При виде Галины Мазепа в свою очередь до того растерялся от счастья, неожиданности, недоумения, что даже не заметил убегающего шляхтича.

— Галина! Дитя мое! Жизнь моя! Ты! Ты! — вскрикнул он, задыхаясь от восторга и прижимая к своей груди дорогую, так страшно оплаканную им девушку.

На мгновенье оба застыли в этом страстном порыве.

— Но зачем ты здесь? Что здесь было? — произнес сейчас же с ужасом Мазепа, осматриваясь кругом.

— Венчанье, уже окончилось все, — отвечала Галина, не размыкая своих рук, обвившихся вокруг его шеи.

— Что–о? Что ты говоришь!.. — Мазепа вырвался из объятий Галины и вперил в нее остановившийся от ужаса взгляд.

— Венчание… Разве же не ты прислал шляхтича за мной?

— И ты…

У Мазепы захватило дух.

— Повенчалась.

— С кем же? С кем?

— С тобою, шляхтич постоял под венцом за тебя.

— О Боже! — вскрикнул Мазепа, хватаясь за голову руками. — Они обманули тебя! Ты повенчалась с этим шляхтичем и не можешь быть теперь моей женой никогда, никогда!

При этих словах Галина побледнела, — все стало ей понятно.

— Нет! Нет! Твоя! Твоя! — вырвался у ней судорожный вопль — и с безумным рыданьем она упала на руки Мазепе.

Со слезами на глазах прижал Мазепа к своей груди это дорогое, несчастное существо.

— Голубка моя, дытына моя, единая моя! — вскрикнул он с невыразимой горечью. — Моя и не моя! Не моя! не моя!

Ворвавшиеся вслед за Мазепой казаки молча остановились у притвора. Трагическая сцена, разыгравшаяся перед ними, произвела на всех потрясающее

впечатление.

Страшное горе Галины, ее горькие рыдания, ее прелестное детски чистое личико размягчили и суровое, закаленное в боях сердце Гордиенко.

Старичок священник стоял тут же, растерянный, убитый; только теперь уразумел он, в каком гнусном обмане заставили его принять участие.

Все молчали; в безмолвии церкви раздавались только неутешные, горькие рыдания Галины.

Наконец Гордиенко подошел к настоятелю и, откашлявшись предварительно, произнес негромко:

— Да расскажите мне, на Бога, панотче, как это все случилось здесь?

Священник рассказал ему, что знал о приезде Тамары.

— А не помните ли, панотче, какой он был из себя? — задал ему вопрос Гордиенко и, выслушав описание незнакомца, воскликнул торжествующим тоном: — Тамара! Я так и знал, что это дело его рук! И как же вы, панотче, согласились повенчать их? — прибавил он, и в голосе его, мимо воли, зазвучала нота горького укора.

Смущенный, убитый сам внезапным открытием обмана, священник печально поник головой.

— По слабости человеческой, — прошептал он, — я не хотел… видит Бог, не хотел… Сразу почуялось мне что-то недоброе… пригрозили… хотели кожу сдирать… притащили под стражей сюда… А когда она — невеста, — он взглянул на Галину, — вошла сюда в церковь и такая веселая да радостная подошла с ним к алтарю, ну, у меня и отлегло от сердца, думаю — значит, по своей воле идет; но, видит Бог, когда бы я знал, что обманывают ее, — старичок поднял к потолку глаза, — живым бы дал содрать с себя шкуру, а греха бы на свою душу не взял.

— Гм, вот оно что! И, значит, повенчались, как есть?

— По христианскому православному обряду.

— Так, так… — Гордиенко потупился, — нельзя ли, панотче, — произнес он после краткого размышления, — развенчать их как-нибудь?

Из груди старичка вырвался глубокий вздох.

— Раз содеянное именем Божьим человеком не разрушится!

— Да ведь обман же! Дивчина думала, что венчается с Мазепой!

— Сыне мой, она дала свою згоду на брак с рабом Божьим Николаем, и брак уже совершен… — священник с минуту помолчал и затем прибавил нерешительно: — Если бы можно было просить его святейшество, святого отца нашего патриарха цареградского, — быть может, он смог бы разрешить… а я…

Но Гордиенко не дал ему окончить.

— Разумное слово, панотче, ей–богу, разумное, — вскрикнул он громко и, обратившись к Мазепе, продолжал шумно: — Да будет тебе, Мазепа, убиваться и тебе, панна, прости на слове, не знаю, как тебя теперь и величать; слава Богу милосердному, что еще вовремя поспели, а что до венца, так это еще не конец, пошлем к святому батьку нашему в Цареград, он разрешит, а если и он не сможет разрешить, так, вражий сын я буду, если моя шабля не сделает того! — С этими словами Гордиенко грозно потряс саблей и вдруг вскрикнул громко, ударяя себя рукой по лбу: — Да что это мы в самом деле осовели все, что ли? Раскисли, как бабы, и не бросимся за предателями в погоню! Гей, панове, на коней! Погоди, ясная панна, не больше как через час ты будешь вольной!