Руина
Шрифт:
Ни Мазепе, ни Остапу, ни Кочубею не пришла в голову истинная цель паломничества гетманши.
Конечно, никто из них не верил в искренность ее желания помолиться Богу, но все полагали, что этот маневр изобретен гетманшей для того, чтобы окончательно уверить гетмана в своем раскаянии.
Таким образом, ничто не мешало отъезду гетманши; через два–три дня, нежно распрощавшись с гетманом, гетманша отправилась в путь.
Был ясный морозный день, безбрежное снежное поле горело миллионами бриллиантов. Добрые кони мчали стрелой возок гетманши по гладкой сверкающей дороге.
Закутавшись
Наконец-то этот страстно жданный миг свиданья настанет, наконец-то она увидит того, для кого не пожалела бы жизни!
Нетерпение сжигало гетманшу, она старалась всячески развлечь себя, чтобы заставить скорее бежать ленивое время, а время, словно назло, казалось, совершенно остановилось в своем течении.
Но так как всему на свете приходит конец, то наступил конец и мукам гетманши.
Путешествие совершалось без всяких неприятных приключений, и наконец на четвертый день небольшой отряд благополучно въехал в Киев.
Гетманша не захотела останавливаться в Киеве, а велела сейчас же ехать в Печеры1, небольшой городок, расположенный от Киева верстах в трех–четырех.
__________
1 В то время Лавра составляла совершенно отдельный городок, называвшийся Печерами. Местность между нею и Михайловским монастырем была покрыта густым лесом и была совершенно необитаема.
Дорога от Киева к Печерам шла через густой лес; этот лес и служил прекрасной защитой для разбойнических шаек, ютившихся здесь в глухих оврагах, пещерах и нападавших весьма часто на плохо защищенных богомольцев.
Гетманша напряженно смотрела по сторонам, но не страх заставлял ее беспрерывно оглядываться; она надеялась встретить дорогого, любимого человека. Несколько раз отряд ее обгонял богомольцев, направлявшихся к Печерам, но среди них не видно было никого, хоть сколько-нибудь похожего на Самойловича.
«Он уже там. Ждет!» — решила про себя гетманша и приказала своим людям подогнать лошадей.
Через полчаса отряд гетманши въехал в небольшой городок Печеры, окруженный толстой каменной стеной с бойницами и подъемными мостами.
Прямо против Печерского монастыря находился женский Воскресенский монастырь, так же обнесенный высокой каменной стеной. Гетманша остановилась в монастыре, отряд же ее остановился в Лавре.
Фрося задыхалась от нетерпения, Каждая ее жилка дрожала и рвалась навстречу к страстно любимому коханцу, а между тем ей надо было раньше свидеться с матерью игуменьей, передать ей привезенные дары, осмотреть монастырь, отдохнуть в своей келье, и при этом она должна была еще держать себя так, чтобы никто не заметил ее страстного нетерпения.
Наконец и это испытание гетманши кончилось. Отдохнув в своей келье столько, сколько требовало приличие, она отправилась в Лавру.
По лаврскому двору сновало много монахов и всякого рода богомольцев: здесь были и крестьяне, и горожане, и знатные казаки. С замиранием сердца всматривалась Фрося в лицо каждого прохожего. В сердце
Монастырь встретил гетманшу с величайшим почетом, — тотчас же был отслужен молебен в главной лаврской церкви, затем сам игумен, в сопровождении старейших из братии, обошел с гетманшей ближние и дальние пещеры.
После этого ее мосць пригласили в покои игумена, где была приготовлена роскошная трапеза.
Рассеянно слушала Фрося поучительную беседу игумена. Она жадно всматривалась в каждое новое лицо. Но Самойловича не было нигде.
Досада, разочарование, невыносимая тоска начали, мало–помалу, овладевать гетманшей, но вдруг ей пришла в голову счастливая мысль:
«И как это она в самом деле искала всюду Самойловича! Ведь не может же он появиться здесь сам среди монахов, чтобы всякий узнал его. Должно быть, он поставил здесь кого-нибудь из своих доверенных лиц, которое узнает ее и передаст тайную весточку. О, глупая, безумная женщина… она терзается здесь, а в келье ее уже ждет, должно быть, присланное коханцем известие».
Гетманша сказалась утомленной и поспешила назад в Воскресенский монастырь. Но здесь ожидало ее грустное разочарование: приставленные к ней монахини не передали ей никакой записки, да и вообще эти две суровые, строгие женщины вовсе не походили на сообщниц Самойловича.
Убедившись, что и здесь ее не ожидало ничего, гетманша сперва впала в полное отчаяние, но мало–помалу спокойствие снова возвратилось к ней.
Нет, нет! Не мог же Самойлович обмануть ее; если он сумел вызвать ее сюда, то сумеет устроить и свиданье. Он еще не успел устроить всего сегодня, за один день, но завтра она увидит его, своего дорогого, незабвенного коханца.
Успокоившись на этой мысли, гетманша забылась наконец чутким, тревожным сном.
Проснувшись на другой день рано утром, она выслушала в женском монастыре заутреню и отправилась к обедне в Лавру. Целый день пробыла она снова в Печерском монастыре, все ожидая какого-нибудь тайного посланца, но и на сегодня ее ожидала полная неудача.
Богомольцы и монахи проходили мимо нее равнодушной чредой, но никто из них не показывал никакого намерения передать ей тайную весть.
Измученная, разбитая, усталая, поздно вечером возвратилась она в свою келью и, отказавшись от всякой пищи, бросилась в слезах на кровать. Теперь уже отчаяние овладело ею вполне.
Итак, его нет! Она не увидится с ним! Обманул! Не приехал! А может, случилось что-нибудь, может, разбойники… ляхи!.. О, Боже! Конечно, это так, — ограбили, убили!., а она… она даже не может броситься искать его!
Гетманша рыдала, ломала руки, падала на колени перед образом, шептала бессвязные молитвы, и снова принималась рыдать, и снова билась головой о постель.
Наутро она снова отправилась в Лавру.
Тревога до того измучила Фросю, что она за эту ночь похудела и побледнела. Хоть на один час, хоть на одну минуту хотелось ей остаться одной, чтобы вполне отдаться своему горю, а между тем она должна была еще играть роль перед братией и перед игуменом, не отступавшими от нее ни на шаг.