Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала.
Шрифт:
Однако я не мог замкнуться в четырех стенах своего кабинета. Нужны были контакты, непосредственные соприкосновения с иранской действительностью, знание города. Без этого резидент превращается в руководителя общего плана, его указания и рекомендации обесцениваются, незримый барьер начинает отделять его от коллег. Требовала движения и натура оперативного работника.
Кто-то сказал, что, выбирая между действием и бездействием, разведчик всегда отдаст предпочтение первому. Это не всегда благоразумно, бывают ситуации, где выгоднее не проявлять активности. Тем не менее, утверждение верно.
Вновь думаю, что не могу идти в воспоминаниях в строго хронологическом порядке, от события к событию. Событий было много, они подробнейшим образом описывались компетентными наблюдателями и исследователями: штурм посольства США и взятие американских заложников
Лучше, думается, вспоминать эпизоды, оставшиеся в памяти навсегда. За абрисом эпизодов прорисовываются характеры. Характеры, проявляясь, создают действие. Действия разных характеров, объединяясь, создают тот самый гобелен, который и называется жизнью. Яркие, изящные пейзажи Ирана, персидская лаковая живопись, звуки и запахи Востока — замечательный фон. Фон для чего? Как тут не вспомнить слова нашего Агеева: «А в театр вы ходите?» Уж если цитировать, то первоисточник, замечательную статью замечательно увлекавшегося русского человека — Виссариона Григорьевича Белинского, называвшуюся проникновенным «Любите ли вы театр?». Ведь любить театр вовсе не значит аккуратно посещать модные московские премьеры, где часто заметен грим, голоса звучат порою ненатурально, со сцены несет сквозняком и запахом клея, а котурны так навязчиво напоминают о себе, громыхая по некрашеным доскам авансцены.
Нет, театр, который я действительно люблю, не таков...
ТЕГЕРАН
Здания старых посольств в Тегеране, тех, что существовали до Второй мировой войны, упрятаны в глубине просторных парков, за глухими кирпичными стенами. Высокие платаны и сосны, пережившие не одну иранскую смуту, бросают густую уютную тень на аккуратные лужайки, подстриженный кустарник, посыпанные мелким красным щебнем дорожки, дремлют под журчание арыков, несущих прохладную воду с гор. Советское и английское посольства почти соприкасаются углами своих участков. В 1910 году расположились в парке, который через шесть лет отошел российской миссии, мятежные отряды Саттар-хана. Правительственные войска подвергли их артиллерийскому обстрелу в упор с территории английской миссии (видимо, ограды тогда были пониже) и вынудили к сдаче.
Фасадная сторона нашего посольства тянется метров на четыреста по северной стороне улицы Черчилля, переименованной в улицу Нефль-ле-Шато в честь местечка под Парижем, где дожидался революции имам Хомейни. Улица малолюдна — расположены на ней два-три магазинчика, консульский отдел посольства, отделение Интерпола. Прямо напротив ворот посольства стоит трехэтажный дом, шторы на окнах которого никогда не поднимаются. Есть в этих шторах узкие щели, откуда день и ночь наблюдают за нами. Так было при шахе, так осталось в исламской республике. Зайдет в посольство посетитель-иранец, выйдет, и в первом же переулке его дотошно допросят — кто таков, какие такие дела в посольстве, с кем встречался, о чем говорил, установят адрес и, если убедятся, что зашел человек по наивности, попугают и отпустят, предупредив, чтобы не вздумал появляться здесь опять. Бьют редко, но пистолетом пригрозят и обыщут, разумеется, самым тщательным образом. Так что посетителей в посольстве бывает очень немного, в основном иностранные дипломаты, приезжающие посетовать на обилие слухов и отсутствие информации.
В том же доме напротив примечается, кто из иностранных дипломатов бывает в посольстве регулярно. При случае в иранском МИДе соответствующему послу могут намекнуть, что не стоило бы, дескать, вашему сотруднику так тесно общаться с посланцами «восточного империализма». Надо сказать, что оказывать таким образом давление на дипломатов новая власть любит, и игнорировать разного рода намеки было бы просто неосмотрительно, особенно после того, как было взято штурмом посольство США, а его сотрудники оказались заложниками. Можно ли пропустить мимо ушей совет официальной газеты революционному народу поинтересоваться одним посольством, расположенным к югу от «шпионского гнезда», то есть захваченного посольства США? Там-де есть документы поинтереснее, чем у американцев. Одно из небольших посольств было предупреждено местным исламским комитетом по поводу того, что в его, посольском, мусоре обнаруживается слишком большое количество пустых винных бутылок, а это свидетельствует о потреблении дипломатами спиртного вопреки указаниям имама Хомейни. Что может последовать за таким предупреждением? Да что угодно. Демонстрация, гнусного содержания надписи на стенах, забастовка мусорщиков, наконец. Иранцы много терпели от иностранцев, и уязвленное чувство национального достоинства отыгрывается теперь на правом и виноватом, а врожденная, казалось бы, иранская вежливость оборачивается подчеркнутой грубостью.
Те, кто присматривает за посольством, не грубят и стараются на глаза не попадаться. Это профессионалы, работавшие за деньги на шаха и отнюдь не изменившие своих убеждений в исламской республике. Не будем на них обижаться — люди работают.
Мой друг— обаятельный, белозубый итальянский дипломат Бонетти прекрасно осведомлен о местных порядках. «Какая ужасная страна, какая ужасная!»— восклицает он, прежде чем рассказать очередную историю о злодейских выходках стражей. Например, о том, что стражи облили кислотой женщину, появившуюся на улице без предписанной накидки. Или о том, что они застрелили на побережье Каспия женщину, купавшуюся в море вместе с мужчинами. «Какой ужас!» Мой друг не вполне верит слухам, но и не может убедиться в их неправоте, что тревожит его логичный латинский ум. Тревожит не только Бонетти, но и всех наших коллег неопределенность ситуации, зловещая расплывчатость силуэтов главных действующих лиц иранской драмы. Трещат привычные рамки анализа, разваливаются стройные умозаключения. Только-только начинается какая-то понятная для всех линия политического развития, только вздохнет дипкорпус с облегчением, как тут же события идут кувырком, исчезают, растворяются в мутной дымке прогнозы. Появился было президент Банисадр и уверенно, как казалось западным посольствам, пошел к вершинам власти. Бедный вечный студент Сорбонны Банисадр, бедные незадачливые аналитики! Подул колючий ветер, вышли на улицы и площади бородачи с автоматами, загремели выстрелы, захрустели кости под сапогами и прикладами. Сбрил президент роскошные усы, переоделся в женский хеджаб, спрятался в туалете самолета и так спас свою жизнь.
Думаю, дружеские чувства, которые испытывает ко мне итальянский дипломат, не вполне бескорыстны, хотя и искренни. С давних пор укоренилось в Иране, стало частью политического фольклора мнение о том, что англичане и русские знают и могут все. Традиция восходит к тем давним временам правления Каджаров, когда Россия и Англия действительно хозяйничали в Персии, делили ее на сферы влияния, интриговали друг против друга, смещали и назначали министров и губернаторов, провоцировали бунты и подавляли их. Давно прошли те времена, забыты Каджары, превратилась во второразрядную державу могучая Англия, на месте России возник и окреп Советский Союз, а традиция живет, подпитывается невежеством, злонамеренными шепотами, страхами и... надеждами. Разные надежды у разных тегеранских жителей.
...Я иду по площади Фирдоуси. Вот маленький жестяной киоск, окрашенный зеленой масляной краской. Киоск битком набит бумажной рухлядью— пожелтевшие растрепанные журналы, обрывки многоязычных книг, потускневшие плакаты. У вороха макулатуры слышу: «Ты русский». Я не отрицаю. «Я — Гриша из Ростова». — «Здорово, земляк! Какими судьбами в Тегеране?»
Гриша ухмыляется, загадочно говорит: «Через Шанхай пароходом. — И спрашивает в упор: — Когда придут наши?» — «Какие наши, куда придут?» — «Сюда! Видишь, что здесь делаемся. Народ ждет, что придут наши и наведут порядок. Когда придут?» Разговор не очень приятен. Гриша не вполне трезв, его компаньон продолжает улыбаться и разводить руками. Не хватает еще услышать в центре Тегерана: «А ты меня уважаешь?» или, что будет похуже, увидеть поблизости стражей порядка. Приятели — из сомнительных кругов русской эмиграции в Иране, знакомство с ними дипломату излишне, а их болтовня бесполезна.
Но откуда взялась мысль о приходе «наших»? Нет, не сам Гриша до этого додумался, и не только осколки эмиграции поглядывают на север. Наши доброжелатели, а их в Иране немало, тоже задают этот вопрос. Многие из них видят мир упрощенно, история начала века им кажется всего лишь вчерашним днем, и они недоумевают — разве не замечает Россия, что здесь гибнут ее друзья и крепнут враги, разве не могут перейти границу советские танки, чтобы от их грохота рассеялось черное наваждение, окутавшее страну?