Рука Москвы

Таманцев Андрей

— Допустим, мы будем молчать. Ваши гарантии?

— Никаких, господин Пастухов. После того, как останки Альфонса Ребане будут преданы земле, мы отпустим Боцмана. Это единственное, что я могу вам обещать.

— А пистолет? Документы?

— Они останутся у нас. И в любой момент могут быть переданы в прокуратуру. Для таких преступлений, как террористический акт и двойное убийство, срока давности не существует. Возьмите эти фотографии, господин Пастухов. Покажите их своим друзьям. Это их убедит. Так же, как убедило вас. Итак, мы обо всем договорились?

— Какой ответ вы хотите услышать? Вы же не даете нам выбора.

— Правильно. Не даю. Потому что у меня тоже нет выбора. Выше голову, друг мой. Нужно уметь проигрывать.

Вообще-то

я всегда считал, что нужно уметь выигрывать, но решил не спорить.

— Знаете, что мне больше всего понравилось в нашем разговоре? — спросил Янсен. — То, что вы даже не попытались мне угрожать.

— Чем я могу вам угрожать?

— Ну, вроде того что: если что-нибудь случится с нашим другом, я вам не позавидую. Это вас хорошо характеризует, господин Пастухов. Так. Хорошо. До встречи в Таллине. Билеты вам завтра утром завезет мой помощник.

Он подошел к стойке бара и приказал:

— Zweifach Jin mit Tonic für mich und Taxi für mein jung Freund. [11]

На этом мы и расстались. Я не сказал ему, что уже и сейчас ему не завидую. Зачем портить человеку последние удовольствия в его жизни?

Такси я отпустил за мостом через Лех, у начала Кладбищенской улицы. Хотелось побыть одному, подсобраться с мыслями.

Фридхофштрассе была пуста. Слева тянулась высокая кованая ограда кладбища, за ней были видны просторные, проложенные среди дубов и буков аллеи, освещенные круглыми фонарями, придававшими кладбищу сходство с хорошо ухоженным парком. Справа темнели окна похоронных контор, гранитных мастерских и витрины небольших магазинчиков, торгующих ритуальными принадлежностями. Светились стеклянные ангары оранжерей. На цветниках перед магазинами теснились торфяные горшочки с мелкими ромашками, белыми гвоздичками и какими-то другими цветами. В таких местах хорошо думается о вечном.

11

Двойной джин с тоником для меня и такси для моего молодого друга (нем.)

«Эти несчастные солдаты».

Сука.

В этой странной истории, в которую нас втягивало, втягивало и наконец втянуло, как в омут, с самого начала все было непонятно и несло в себе какую-то скрытую угрозу, а теперь и вовсе наполнилось опасностью, как парус под шквальным порывом ветра. Но когда источник опасности известен, это уже не опасность, а конкретная проблема, которую нужно конкретно решать. Настоящая опасность та, о которой не знаешь. И потому я думал не о ловушке, которую устроил нам Янсен. Самым непонятным и от этого несущим самую большую угрозу казался мне сейчас переданный секретарем российского посольства приказ генерала Голубкова выполнять все указания Юргена Янсена. Резидент ФСБ не стал называть его фамилию в телефонном разговоре в открытом эфире, но только так и можно было понимать его фразу: «Тот, кто имеет на это право». А если кто и имел право отдавать нам приказы, то это был только начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков.

Что бы это могло значить? Почему этот приказ я получаю через третьи руки, а не от самого Голубкова? И почему — приказ? По его настоянию мы согласились участвовать в оперативной комбинации, но с чего он взял, что по этой причине мы обязаны беспрекословно выполнять все его приказы?

С Константином Дмитриевичем Голубковым, тогда еще полковником, мы были знакомы с Чечни. Там он командовал контрразведкой, иногда мы работали по его наводкам, но близко сталкиваться не приходилось. И только позже, когда он перешел в оперативный отдел Управления, наши контакты стали более-менее регулярными. Время от времени ему требовались люди, которые что-то умеют, но никаким боком не причастны к спецслужбам. Мы и были такими людьми.

В этом несуетливом, простоватого вида мужичонке никогда не замечалось начальственности. И генералом он стал слишком недавно, на излете карьеры, чтобы это могло резко повлиять на его характер. Бывали случаи, когда он использовал нас втемную, но все эти «Приказ ясен? — Выполняйте! — Об исполнении доложить!» — нет, это был не его лексикон.

Из этого можно было сделать два вывода. Первый: этот приказ он отдал под сильным давлением сверху. И тогда форма его — знак нам, что сам он с ним не согласен. Вывод второй: этот приказ отдан от его имени, но не им.

Не очень-то у меня получалось думать о вечном.

«Мы не мешаем им, они не мешают нам. Это и есть наша согласованная позиция».

А это еще что такое?

Наша — чья? Янсена и резидента ФСБ? Но резидент — не та фигура, чтобы иметь свою позицию и тем более декларировать ее. Согласованная позиция Национально-патриотического союза Эстонии и МИДа России? А тогда что означают бурные антифашистские пикеты, которые проводятся по призыву Объединенной народной партии Эстонии? Что означает нота протеста великой России, которой гордые эстонцы подтерли задницу?

Если так и дальше пойдет, уличные мордобития плавно перерастут в межнациональный конфликт, и национал-патриотам не понадобится никаких провокаций, чтобы вынудить Россию ввести в Эстонию миротворческие силы для защиты русскоязычного населения.

Что это — обычная совковая дурь или какой-то хитроумный расчет?

Проходя мимо центрального входа кладбища, я заметил, что калитка приоткрыта. Издержки конспирации: сторож был отпущен, а прокурорский чиновник ворота запер, а про калитку забыл. Отметил я это машинально, но, уже подойдя к особнячку отеля «Хохбауэр», в котором светилось единственное окно в клетушке ночного портье, повернул обратно, к кладбищу. Здесь, между корнями столетних дубов и буков, таились и корни давних событий, которые проросли в настоящее бикфордовым шнуром от заложенного полвека назад многотонного заряда взрывчатки. И по этому шнуру, брызжа искрами, уже бежал злой запальный огонь.

Его нельзя ни затоптать, ни залить водой. Остановить его смертоносный бег можно только одним способом: перерезать шнур. Но для этого нужно знать, где он проложен и куда ведет.

Меня тянуло на кладбище, как археолога тянет к таинственным египетским пирамидам.

Возле одного из магазинчиков напротив центрального входа я выбрал в цветнике торфяной горшок с ромашками и положил на бордюр монету в пять марок. Потом прибавил еще одну. Бог его знает, сколько эти ромашки стоят, а обманывать хозяев магазина, даже невольно, не хотелось. С центральной аллеи кладбища, обставленной величественными мавзолеями и скульптурными группами со скорбящими ангелами, свернул на боковую аллею, прошел в дальний угол, где не было ни мавзолеев, ни ангелов. И наконец нашел то, что искал: небольшой камень из черного гранита.

На нем было выбито:

«AGNIA STEIN, 1920–1945».

Зеленая газонная трава вокруг была прикрыта тонким слоем мокрого снега, лишь рядом с этой могилой темнела земля. Словно бы какое-то тепло излучала пустота, оставшаяся после того, как из могилы извлекли дубовый гроб, в котором должны были находиться останки Альфонса Ребане.

Для кого-то он был фашистом, штандартенфюрером СС, командиром 20-й Эстонской дивизии СС, кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями, высшей награды Третьего рейха. А для этой молодой женщины, о которой я не знал ничего, кроме того, что она была еврейкой и прожила на свете всего двадцать пять лет, он был любимым.