Рука Москвы

Таманцев Андрей

— Смотря что считать лишним.

— Вот именно. Что лишнее, ты не знаешь. И мог невольно поставить меня в неловкое положение. И Консула тоже. В неловкое — это я не совсем правильно выразился. В трудное положение. Видишь ли, Сергей, твой звонок из Мюнхена очень меня удивил. Потому что приказа выполнять распоряжения Янсена я вам не отдавал. Теперь ты понимаешь, в каком положении оказались бы мы оба? Мне пришлось бы потребовать у Консула объяснений. А Консулу пришлось бы врать. Потому что при тебе правды он сказать не мог. Без тебя тоже не мог. Но я не стал ни о чем спрашивать. С меня

хватило того, что я понял, в чем дело.

— А я не понял, — сообщил я. — А понять хотелось бы. Значит, приказ выполнять распоряжения Янсена — это самодеятельность Консула?

— Это не самодеятельность Консула. Это вообще не самодеятельность.

— Консул знал, что гроб пустой?

— Да.

— От кого?

— Хороший вопрос.

— От вас?

— Нет.

— От Янсена?

— Ты это допускаешь?

— Нет.

— Я тоже.

— Кто, кроме вас и Янсена, знал, что гроб эсэсовца пустой? — начал я суживать сектор обстрела.

— Как ты думаешь, меня не посадят, если я здесь закурю? — спросил Голубков.

— Курите, — разрешил я. — Я буду носить вам передачи. Но редко. За ваше нежелание прямо отвечать на прямые вопросы.

Голубков закурил «Яву», приспособив для пепла кулек из вырванного из блокнота листка, и только после этого произнес:

— А о чем ты спросил?

— Кто мог сообщить Консулу, что гроб пустой?

— Вероятно, тот, кто об этом знал.

— Кто? — повторил я. — Кто об этом знал, кроме вас, Янсена и нас?

— Какие-то странные вопросы ты задаешь. Детский сад. Как будто вчера родился.

— Куратор, — наконец догадался я.

— Это сказал ты. Ты, а не я. Понял? Да, твою мать, куратор. Он был единственным человеком в Москве, который об этом знал. Мы обязаны были ему доложить. И что интересно, у них двое детей, младший школьник, а старший уже студент. И вот поди ж ты: седина в бороду, а бес в ребро.

Я сначала ощутил себя полным идиотом, и лишь потом сообразил, что последние фразы предназначены не для меня, а для стюарда из бара, который возник из-за наших спин и готовился произнести суровую речь. И начал ее произносить. Разумеется, на государственном языке Эстонии. О том, что в зале ожидания воспитанные люди не курят. Чтобы понять смысл его слов, не нужно было знать эстонский язык.

Генерал Голубков суетливо закивал и стал искать глазами, куда бы выбросить сигарету, но я сделал ему знак сидеть на месте и извлек из бумажника десять баксов.

— Сто граммов коньяку, две чашки кофе и пепельницу, — сказал я стюарду, помахивая купюрой. — Вы понимаете, что я этим хочу выразить?

— Да, господин, — мгновенно перешел он на русский язык. — Кофе черный? Со сливками? Без сахара? С сахаром?

— Черный, с сахаром. Сахару немного.

— А коньяку сто пятьдесят, — добавил мгновенно охамевший генерал Голубков. — А еще говорят, что эстонцы плохо относятся к русским, — заметил он, когда поднос с нашим заказом был заботливо размещен на придвинутом к нам кресле, а стюард удалился с чувством глубокого и полного удовлетворения чаевыми. — А они, оказывается, очень отзывчивые.

— Да, — кивнул я. — Только к ним нужно найти подход. Значит, куратор. Тогда я не понимаю

совсем ничего. Янсену нужно, чтобы похороны состоялись, потому что об этом уже широко объявлено. Консулу нужно, чтобы они не состоялись, потому что это фашистский реванш и наглый вызов России. Но он как бы от вашего имени передает нам приказ молчать о содержимом гроба. Выходит, и Консулу нужно, чтобы похороны состоялись?

— Логично рассуждаешь, логично, — одобрил Голубков, делая глоток и оценивая вкусовые ощущения. — Хороший коньяк. Нормальный.

— Зачем?

— Мы снова воткнулись в тот же вопрос, — констатировал он. — «Зачем?» Притормозим. И зайдем с другого конца. Но при этом отметим, что Консул — фигура функциональная. За ним стоит ФСБ.

— И куратор?

— Да, и куратор.

— А кто стоит за куратором?

— Угадай мелодию. Теперь моя очередь задавать вопросы. Как я понял, вы не собираетесь немедленно возвращаться в Москву?

— А как вы это себе представляете? — возмутился я. — У нас контракт. На очень хорошие бабки. Мы их получили. А теперь возвращать? Плохая примета, Константин Дмитриевич. А мы верим в приметы.

— Про контракт расскажешь кому-нибудь другому. Он поверит. В чем дело?

Я бросил ему на колени черный конверт с фотографиями эстонских спецназовцев — заместителя командира второго взвода третьей роты отдельного батальона спецподразделения «Эст» Валдиса Тармисто и рядового Петера Раудсеппа. А потом рассказал в чем дело.

— Вон оно что, — проговорил Голубков. — Я ожидал чего-нибудь в этом роде. Но не такого. От эстонцев я этого не ожидал.

— Консул знал об этом?

— Не думаю. Он бы мне сказал. С намеком: вот с какими бандитами работает Управление. И немедленно доложил бы в Москву. Нет, не знал. Янсен сказал ему только одно: есть доказательства, что вы причастны к взрыву на съемочной площадке. И если Россия не хочет громкого международного скандала, вам следует делать то, что прикажет господин Янсен.

Он еще раз внимательно просмотрел фотографии, повторил:

— Не ждал я от эстонцев такого. Не ждал. Ты уверен, что это те солдаты, которых вы с Мухой обезоружили?

— Сто процентов. На Валдисе мой плащ от Хуго Босса. Видите? С погончиками. Не хотите спросить, зачем я приказал Боцману убрать этих солдат?

— Не хочу, — ответил Голубков. — Боцман не стал бы стрелять им в грудь и в живот. И тратить на это пять патронов.

— Он вообще не стал бы стрелять. Он предпочитает работать без шума.

— Черт. Чего-то я не понимаю. Когда Янсен показал тебе эти снимки?

— В ночь с пятого на шестое. В Аугсбурге.

— А когда обнаружили трупы?

— На снимках есть дата и время.

— Вижу. Пятое марта. Четыре тридцать. Утра. Когда их убили?

— Если верить Янсену, около полуночи.

— А щетина у Боцмана не меньше, чем трехдневная.

— Муха в таких случаях говорит: сечете фишку, — сделал я комплимент генералу Голубкову, одному из самых опытных контрразведчиков России. — Боцмана забрали, как только мы улетели в Германию. Потом взяли мой пистолет из сейфа в гостинице и устроили все это дело, а пистолет подложили в багажник его «тойоты».