Руками не трогать
Шрифт:
– А вот и не спущусь! Сейчас докрашу, вот у меня цветочек остался, и тогда спущусь!
– Не смейте! Не трогайте цветок! – буквально взмолилась главная хранительница. – Что вы как маленькая? Спускайтесь! Ничего я вам не сделаю.
– Конечно, не сделаете! – Ирина Марковна встала поудобнее и демонстративно стала раскрашивать цветок. – Вот делай добро после этого. Как я на себе зеркало перла, как розетки на инструменте оттирала, картины маслом протирала, сколько я времени и, между прочим, личных средств на растворы потратила! Никто ведь даже спасибо не сказал! Никакой благодарности
Ирина Марковна кричала на весь музей, уже не сдерживаясь. Она закончила раскрашивать цветок и удобно уселась на верхней ступеньке.
Берта Абрамовна выдохнула и пошла в кабинет Снежаны Петровны. Ирине Марковне показалось, что главная хранительница просто исчезла, как будто ее и не было.
– Снежана Петровна, у вас есть коньяк?
– Здравствуйте, Берта Абрамовна, что случилось? – Снежана Петровна хотела ответить «нет», но вид главной хранительницы заставил ее воздержаться от откровенной лжи.
– Снежана, дорогая, налейте мне пятьдесят граммов… или сто, иначе я с ума сойду! – попросила Берта Абрамовна, присаживаясь на краешек стула.
Снежана быстро плеснула в рюмку коньяк и протянула Берте Абрамовне. Та выпила залпом, даже не поморщившись.
– Что случилось-то? – тихо спросила Снежана, наливая еще.
– Ирина, Ирина Марковна решила витраж раскрасить. – Главная хранительница опрокинула еще рюмку. – Мне кажется, у нее нервный срыв. Она сидит на лестнице-стремянке, стирает краску с витража своим секретным спецраствором и разрисовывает заново акварелью. Надо что-то делать.
Снежана налила еще одну рюмку и тоже выпила. Такого она себе представить просто не могла. Ладно бы Гуля начала тереть губкой витраж, но Ирина Марковна!..
– Надо ее оттуда снять, – продолжала Берта Абрамовна, – мне кажется, она меня боится. Помогите мне.
– Как?
– Надо ее напоить. Вы залезете к ней на стремянку – я же не могу! – выпьете с ней и спустите. Договорились? Давайте скорее, пока она весь витраж не уничтожила. Кстати, вы не знаете, у нее все в порядке в семье?
– Не знаю. Не спрашивала. А если она откажется пить?
– Убедите! Влейте силой!
Через пять минут Снежана Петровна сидела на стремянке ступенькой ниже Ирины Марковны и наливала коньяк в пластиковый стаканчик. Внизу собрались уже все сотрудники музея. Ирина Марковна коньяк пила с удовольствием, но спускаться по-прежнему отказывалась. После «второго стаканчика» она пришла в себя и с неподдельным ужасом смотрела на результат своего творчества.
– Берта Абрамовна, что я наделала? Вы меня должны уволить! Как я могла? Как я вообще сюда залезла? Я же высоты с детства боюсь! Мамочки! – причитала Ирина Марковна. – Я же уничтожила часть витража. Почему вы меня не остановили? Откуда у нас в музее эта лестница взялась? Никогда не было! Я ведь зеркало вешала, стоя на стуле! Я боюсь спускаться! У меня голова кружится!
– Выпейте еще! – Снежана Петровна подлила ей коньяк.
– Не поможет! – чуть не плакала Ирина Марковна. – Это у меня на нервной почве. Дома с мальчишками не справляюсь совсем.
– Ирина Марковна, дайте нам телефон, мы вашему мужу позвоним, он приедет и вас снимет, – предложила главная хранительница.
– Да ему все равно, где я! Даже если я пропаду, он не вспомнит, – вдруг заплакала Ирина Марковна. – Мы же живем, как соседи! И я не знаю, где он. Мне наплевать, если честно. Я терплю только ради мальчишек!
Все замолчали. Признание Ирины Марковны, которая считалась счастливой женщиной, женой, матерью, всех повергло в ступор. Живут, как соседи? Ему все равно, где она и что делает? А ей все равно, где он?
– Хорошо, давайте все успокоимся и подумаем, как спустить Ирину Марковну, – распорядилась Берта Абрамовна.
– Ирина Марковна, я буду вас держать, обещаю, вы потихоньку вот сюда ногу поставите, – предприняла еще одну попытку Снежана Петровна.
– Нет. У меня голова кружится. Как я вообще сюда залезла? Я думала, вот именно сегодня поняла, что у мужа есть другая женщина. И решила успокоиться. Вы же знаете, мне нужно что-нибудь делать руками – мыть, чистить, составы придумывать. Вот я и решила помыть витраж. А что было потом – не помню. Хоть убейте. Где я эту стремянку нашла?
– В соседнем магазине.
Внизу появился Борис, который с интересом смотрел на женщин, сидящих на стремянке. Снежана Петровна непроизвольно одернула юбку.
– Они лестницу просят назад, – сказал Борис, – им товар раскладывать надо.
– Подождут, – отмахнулась Берта Абрамовна. – Борис, вы же мужчина, у вас есть идеи?
– Это радиация так действует, – ответил Борис.
– Ну, значит, нам ничего не остается. Будем вызывать полицию, – решила Берта Абрамовна. – Еленочка Анатольевна, позвоните, пожалуйста, Михаилу Ивановичу.
– При чем тут Михаил Иванович? – ахнула Елена Анатольевна. – Мне неудобно! Он же не пожарный и не МЧС.
– Это правда, но он мужчина. И у него связи. – Главная хранительница уже все решила. – Не хотите звонить, я сама его вызову. – Она набрала номер.
Еще через пятнадцать минут Ирина Марковна, обмякнув в теплых и сильных руках Михаила Ивановича, была аккуратно спущена со стремянки. Борис подхватил лестницу и отнес ее законным хозяевам.
Ирина Марковна была изрядно пьяна и не хотела отлипать от груди полицейского. Снежана Петровна, несмотря на выпитое, оставалась трезва как стеклышко.
– Ну, все хорошо, – говорил Михаил Иванович, успокаивая Ирину Марковну. У него был непривычно ласковый, нежный голос.
– Берта Абрамовна, простите меня. Ну хотите, увольняйте! Только я богом клянусь, не помню, как на эту стремянку влезала! – никак не могла успокоиться Ирина Марковна.
– Ирина, перестаньте, никто вас увольнять не собирается, – отмахнулась Берта Абрамовна. – Пойду звонить реставраторам. Давно пора. – Главная хранительница ушла в свой кабинет.
– За что он так со мной? – всхлипывала Ирина Марковна. – Почему? Я разве старая? Зачем ему другая женщина? Как он мог? У нас же дети… Они же еще маленькие. А ведь Кирюша уже все понимает и спрашивает, почему папа поздно возвращается. Он такой замкнутый стал. И Лешка по ночам плохо спит. Да, я все понимаю – мужику нужны чувства, любовь, страсть. Но зачем рвать по-живому-то? Может, мне тоже и любви и страсти хочется, но я не могу. Не могу. Кому я нужна? Такая? Кому?