Рукопись из тайной комнаты. Книга первая
Шрифт:
О чем теперь горько сожалел…
– Майор, я прошу вас, пожалуйста. Не знаю, сколько я протяну, но вы держите меня в курсе. Я должен знать правду.
4
В госпитале время как будто остановилось. Во всяком случае, так показалось майору Адлеру в первый момент после того, как он вновь переступил порог знакомой палаты.
Ан, нет, некоторые изменения произошли – под простыню больше не тянулись прозрачные трубки. Но герр Шварц по-прежнему утопал головой в услужливо поднятых подушках. И очень внимательно следил, как Людвиг не спеша усаживается на стул для посетителей.
– Спасибо, что пришли, герр майор. Я ждал от вас новостей всю неделю.
«Гляди-ка,
– Вы, наверное, уже знаете, Ханса я отпустил, – прозвучал ответ на незаданный вопрос.
«То, что Рудольф Шварц не объявлялся, ясно и так – его объявили в розыск, и появляться в госпитале для него означало – добровольно отдаться полиции. Понятно, что это точно не входило в его планы. А Келлера он зачем рассчитал?»
Старик вновь предугадал вопрос, словно он прозвучал вслух:
– Мне теперь помощник ни к чему, да и накладно. Говорите, как есть, майор, к плохим новостям я теперь готов.
В сущности, он вовсе не был обязан приходить лично. Более чем достаточным стало бы обычное письмо, а то и вовсе официальная справка. Но в глубине души он чувствовал, что этот несгибаемый даже на больничной койке старик заслуживает того, чтобы узнать всю правду без прикрас.
Коротко, правда звучала так.
Приехав в Латвию, Рудольф поначалу действительно вёл себя, как турист: осматривал родовое поместье, а ныне – роскошный отель, ходил в мэрию, в общем, делал то, что он него и ожидалось. В какой момент произошла метаморфоза, теперь сказать мог бы только он сам. То ли чьё-то неосторожное, то ли неверно понятое слово направило его мысль на очень скользкий путь, то ли сам он оказался скроен так, что видел и понимал только один – кратчайший путь к достижению цели – получению фамильных реликвий, в чем бы они ни заключались. Возможно, спусковым крючком послужил разговор с управляющим отеля, в категоричной форме отказавшимся обсуждать возможную компенсацию за оставленную во время войны собственность. Ему и в голову не пришло обратиться к юристам и узнать, можно ли в принципе предъявлять претензии по столь давнему вопросу. Это было бы слишком долго, а значит – недостаточно эффективно.
И он решил провести разведку на хуторе. Тем более что одинокая старуха казалась такой лёгкой мишенью…
Показания Вилли Бундта не оставляли никаких сомнений. Явившийся на хутор с переводчиком, Рудольф обалдел от превосходного, хоть и несколько устаревшего немецкого, на котором говорила эта старая Августа Лиепа. К тому же она оказалась вовсе не выжившей из ума, а более чем здраво помнившей все события прошлого. А уж её воспоминания о маленьком тогда Конраде Шварце буквально взбесили его сына.
Трудно сказать, как бы он действовал, да и действовал ли бы вообще, окажись обитательница хутора обычной, ничем не примечательной старухой. Но случилось то, что случилось – заезжему варягу показали на дверь. И камень, в который давно уже превратилась его душа, покатился с горы, не разбирая дороги.
Подробностей Вилли не знал – молодой Шварц по возможности старался не посвящать его в планы. Однако трудно не заметить, когда один из двоих спутников вдруг исчезает из поля зрения вместе с переводчиком и появляется только на следующий день для того, чтобы вскоре вновь исчезнуть. Памятуя о прошлых похождениях молодого Шварца, парень не слишком беспокоился и, решив не огорчать старого хозяина, не стал обременять его информацией. О чем теперь искренне сожалел. Собственно, сожалеть он начал уже тогда, когда Рудольф в ответ на телефонный звонок принялся страшно и грязно ругаться. И, исчезнув внезапно снова, появился через сутки вдребезги пьяным и потребовал немедленного отъезда домой, категорически отказавшись оставаться в Латвии ещё хотя бы на день.
Что вызвало такую реакцию, Вилли не знал, но причин не возвращаться домой у него уж точно не могло быть. Разумеется, герр Шварц-старший оплачивал его рабочее время, но сидеть в крохотном городишке, где нет ни одного приличного паба, а кафе закрываются сразу после шести вечера, не имело никакого смысла.
Латвийская полиция, которой Людвиг переслал показания Бундта, уже отыскала переводчика и даже допросила бродяг, которых с его помощью нанял Рудольф Шварц, чтобы ограбить «сумасшедшую старуху» с одинокого хутора. Здесь всё встало на свои места.
Второй эпизод выглядел на редкость глупо.
К тому же, он оказался и весьма неожиданным.
В полицию обратился не кто иной, как босс Янчука – Дайнис Зариньш.
Это было чертовски странно и неожиданно, но, судя по всему, профессиональная этика взяла верх над нежеланием признаваться в собственной глупости или жадности. Короче, адвокат Зариньш написал официальное пояснение по вопросу его визита к госпоже Еве Неймане, который он осуществил вместе с женой и ребёнком осенью прошлого года. Целью поездки значилось поручение клиента, имя которого он, в силу адвокатской этики, назвать не имеет права. Смысл поручения сводился к тому, чтобы выяснить, кто именно и по какому праву проживает на хуторе, который указал заказчик. Из пояснения следовало, что адвокат счёл просьбу клиента хоть и странной, но правомочной в связи с тем, что тот заявлял о своих имущественных правах на данную недвижимость и желал после выяснения обстоятельств поручить адвокату заняться восстановлением его прав собственности на заявленное имущество. Поначалу никуда ехать он и не собирался. Сделав запросы в Земельную книгу и созвонившись с нотариусом, он получил достаточно подтверждений в том, что владелица имущества – Ева Неймане – получила его абсолютно законным образом. Однако клиенту этого оказалось недостаточно. Тот сомневался во всем: в подлинности завещания, в степени родства наследницы со старой владелицей хутора… В общем, клиент готов был платить за дополнительные действия. А имя – Ева Неймане – показалось знакомым. Наведя справки, он счел возможным отправиться в поездку.
Как в Латвии, так и в Германии юристы, читая это пояснение, по крайней мере, морщились – уж больно оно казалось похожим на попытку стать более белым и пушистым, чем предусмотрено природой, и потому, как всё неестественное, вызывало брезгливость. Но этот дивный образец эпистолярного жанра, по крайней мере, служил хоть каким-то объяснением осеннего вторжения на хутор, а также позволял с большой долей уверенности предположить, что «клиент» этот – не кто иной, как Рудольф Шварц. Даже неназванное, имя торчало, как уши кролика из цилиндра фокусника. Кто ещё мог считать, что имеет права на хутор?
На всякий случай с Дайнисом провели уточняющую беседу, выяснив, что ни к появлению на хуторе таинственного шведа, ни художницы, именно в это время решившей запечатлеть природные красоты латвийской глубинки, он отношения не имеет.
Беседа с тётей потерпевшей по поводу художницы ничего нового не дала. Та действительно состояла в клубе весонаблюдателей и кроме, как живописать природу, ни о чем более не помышляла. Обе весонаблюдательницы, что тётя Линда, что живописица, искренне возмущались как отсутствием гостеприимства со стороны хозяйки хутора – та умудрилась схватить во время этой злополучной поездки сильную простуду – так и поведением органов правопорядка, неизвестно по какой причине подозревавших ни в чем не повинных граждан в неблаговидных поступках.