Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод)
Шрифт:
— Ну, что, — сказала Эмина, — рад ли ты нашей встрече? Ты теперь проводишь время в обществе юной израильтянки, разум которой равен её красоте.
— Могу тебе ручаться, — отвечал я, — что Ревекка не произвела на меня ни малейшего впечатления, но каждый раз, как я вас вижу, я всегда с тревогой думаю, что нам больше не придется свидеться. Мне пытались внушить, что вы нечистые духи, но я никогда этому не верил. Некий внутренний голос убеждал меня, что вы существа, подобные мне, существа, созданные для любви. Принято считать, что можно по-настоящему любить только одну женщину, но, без сомнения, это заблуждение, потому что я одинаково люблю вас обеих. Во всяком случае, сердце моё не отделяет вас друг от друга, вы обе вместе владеете им.
— Ах, — вскричала Эмина, — это кровь Абенсеррагов говорит твоими устами, если ты можешь любить двух женщин сразу. Так прими же святую веру, которая допускает многоженство.
— Быть может, — прервала её Зибельда, — ты тогда воссел бы на престол Туниса. Если бы ты видел этот волшебный край, серали Бардо и Манубы, [191] сады, фонтаны, роскошные бани и тысячи юных невольниц, гораздо прекраснее нас…
— Не будем говорить, — сказал я, — об этих королевствах, озаряемых солнцем: теперь мы, я и сам не ведаю, в какой бездне, близкой к самому аду, но можем ведь обрести тут наслаждения, которые, по слухам, пророк обещает избранникам своим.
191
Серали Бардо и Манубы — Бардо — зимняя, Мануба — летняя резиденции деев; обе находятся в окрестностях Туниса.
Эмина печально улыбнулась, однако мгновение спустя взглянула на меня признательно и нежно. Зибельда же просто бросилась мне на шею.
День тридцатый
Проснувшись, я не нашел уже моих кузин. В тревоге я осмотрелся кругом и увидел перед собой длинную освещенную галерею; я догадался, что это путь, которым я должен следовать. Я наспех оделся и после получаса ходьбы добрался до винтовой лестницы, воспользовавшись которой я мог либо выйти на поверхность земли, либо спуститься в её недра. Я выбрал второй путь и сошел в подземелье, где увидел гробницу белого мрамора, освещенную четырьмя светильниками, и старого дервиша, который читал над ней молитвы.
Старик повернулся ко мне и произнес кротким голосом:
— Здравствуй, сеньор Альфонс, мы давно уже дожидаемся тебя.
Я спросил его, не подземелье ли это Кассар-Гомелеса.
— Ты не ошибся, благородный назареянин, — ответил дервиш.
— Склеп этот заключает в себе славную тайну Гомелесов; но прежде, чем я расскажу тебе об этом важном предмете, позволь предложить тебе легкий завтрак. Сегодня тебе потребуются все силы твоего ума и тела, а, очень может быть, — прибавил он злорадно, — что сие последнее нуждается в отдыхе.
Сказав это, старик проводил меня в соседнюю пещеру, где я нашел красиво сервированный завтрак; когда же я подкрепился, он попросил меня выслушать его со вниманием и начал следующим образом:
— Сеньор Альфонс, мне известно, что прекрасные твои кузины поведали тебе историю твоих предков и рассказали также о значении, которое предки эти придавали тайне Кассар-Гомелеса. В самом деле, ничто на свете не может быть важнее. Человек, владеющий нашей тайной, без труда мог бы заставить повиноваться себе целые народы и, быть может, основать новую всеобщую монархию. Однако, с другой стороны, эти все могущие и опасные средства, оказавшись в безрассудных руках, могли бы надолго разрушить порядок, заключающийся в повиновении. Законы, уже много лет управляющие нами, гласят, что тайна может быть открыта только людям из рода Гомелесов, и то лишь тогда, когда многие испытания убедят нас в стойкости и непоколебимости их характера и правильности их образа мыслей. Следует также требовать принесения торжественной присяги, подкрепленной множеством религиозных обрядов. Впрочем, зная твой характер, ограничимся твоим честным словом. Я осмеливаюсь просить тебя поклясться словом чести, что ты никогда никому не передашь того, что ты тут увидишь или услышишь.
Мне показалось в первую минуту, что, находясь на службе короля испанского, я не должен давать слова, не узнав сперва, не увижу ли я в пещере вещей, которые противоречат его достоинству. Я напомнил об этом дервишу.
— Твоя осмотрительность, сеньор, вполне уместна, — ответил старик. — Руки твои принадлежат королю, которому ты служишь, но здесь ты находишься в подземных краях, куда его власть никогда не проникала.
Кровь, которая течет в твоих жилах, также налагает на тебя известные обязанности, и, наконец, честное слово, которого я от тебя требую, является всего лишь дальнейшим продолжением того, которое ты дал своим кузинам.
Я удовольствовался этим рассуждением, хотя и несколько странным, и дал слово, которого от меня ждали.
Тогда дервиш толкнул одну из стен надгробья и указал мне лестницу, ведущую в нижние ярусы подземелья.
— Спустись туда, я не стану тебя сопровождать, но вечером приду за тобой.
Я спустился туда и увидел вещи, о которых с удовольствием бы вам рассказал, если бы данное мною слово чести не препятствовало этому.
Согласно обещанию, дервиш явился ко мне вечером. Мы вышли вместе и посетили ещё одну пещеру, где нам подали ужин. Стол помещен был под золотым древом, изображающим родословную Гомелесов. Древо разрасталось двумя ветвями, из которых одна, символизирующая Гомелесов-магометан, казалось, цвела всей мощью своею, другая же, — Гомелесов-христиан, явно засыхала, щетинясь длинными и грозными терниями. После ужина дервиш сказал:
— Не удивляйся различию, которое ты усматриваешь между этими двумя главными ветвями. Гомелесы, верные законам пророка, получили в награду венец, в то время, как те, другие, прозябали в неизвестности и занимали разные незначительные должности. Ни одного из них никогда не допускали к нашей тайне, и если для тебя сделали исключение, то ты обязан этим особому расположению, которое ты заслужил, снискав благосклонность двух принцесс из Туниса. Несмотря на это, ты до сих пор имеешь лишь слабое представление о нашей политике; если бы ты пожелал перейти в другую ветвь, в ту, которая цветет и с каждым днем будет расцветать всё более пышным цветом, ты смог бы удовлетворить своё честолюбие и осуществить исполинские замыслы.
Я собирался ответить, но дервиш не дал мне произнести ни слова и продолжал следующим образом:
— Тем не менее, тебе по праву принадлежит известная часть достояния твоей семьи и известная награда за испытания, какие ты перенес, спустившись в наше подземелье. Вот вексель на Эстебана Моро, богатейшего банкира в Мадриде. Сумма как будто равна всего нескольким тысячам реалов, но некий таинственный росчерк делает её неограниченной и тебе дадут под твою подпись столько, сколько ты пожелаешь. А теперь ты пойдешь по этой винтовой лестнице и, когда насчитаешь три тысячи пятьсот ступеней, попадешь под очень низкий свод; там ты должен будешь проползти ещё пятьдесят шагов и тогда окажешься посреди замка Аль-Кассар, или иначе Кассар-Гомелес. Ты хорошо сделаешь, если переночуешь там, а на следующий день у подножья горы непременно увидишь цыганский табор. Прощай, дорогой Альфонс, и пусть святой наш пророк соизволит просветить тебя и наставить на путь истинный.
Дервиш обнял меня, попрощался и запер за мною двери. Я должен был исполнить его повеление. Выбираясь из глубин подземелья к подножью горы, я часто задерживался, чтобы перевести дух; наконец, я увидел над собой звездное небо. Я улегся под полуразрушенным сводом и крепко заснул.
День тридцать первый
Проснувшись, я увидел в долине цыганский табор и заметил по царящему в нём оживлению, что цыгане собираются отправляться в путь и вновь начать свои странствия. Я поспешил присоединиться к ним. Я наивно полагал, что меня будут много расспрашивать после моего отсутствия в течение двух ночей, но никто ко мне не обратился, настолько каждого занимали приготовления к походу.