Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод)
Шрифт:
— Так ты по-прежнему придерживаешься тех же взглядов на женщин? — прервал Агиляр.
— Не вполне, — возразил Толедо. — Раньше я как можно скорее бросал одну любовницу ради другой, теперь же я убедился, что таким образом теряю слишком много времени, и обычно вступаю в новую связь прежде, чем порву с первой, в то время как присматриваюсь уже к третьей.
— Так, — изрек Агиляр, — ты все ещё не отрекся от прежнего легкомыслия?
— Нет, — отвечал Толедо, — я только боюсь, чтобы легкомыслие меня не покинуло. В характере мадридских женщин есть нечто настолько назойливое и неотвязное, что нередко человек невольно становится гораздо более нравственным, нежели сам того желает.
— Я не вполне понимаю твои слова, — сказал Агиляр, — однако в этом нет ничего удивительного, наш орден военный и в то же время духовный; мы даем обет, как монахи и священники.
— Конечно, — прибавил Толедо, — или же как женщины, которые клянутся в верности мужьям.
— И кто из нас знает, — молвил Агиляр, — не ждет ли их за нарушение клятвы грозная кара на том свете?
— Друг мой, — сказал Толедо, — я верую во все то, во что должен веровать христианин, но мне кажется, что здесь происходит известное недоразумение. Как же это, черт возьми, ты хочешь, чтобы жена оидора Ускариса жарилась в огне в течение всей вечности, если она провела со мной нынче один только час?
— Вера учит нас, — молвил Агиляр, — что есть иные места покаяния.
— Ты имеешь в виду чистилище, — возразил Толедо. — Я прошел через него, когда влюбился в эту дьявольскую Инезию из Наварры, поразительнейшее, капризнейшее и ревнивейшее создание, какое я когда-либо встречал в своей жизни; но я с тех пор навеки зарекся связываться с театральными богинями. Впрочем, я заболтался, а ты не ешь, не пьешь; я осушил всю бутылку, а твой бокал ещё полон. О чем ты размышляешь? О чем ты так задумался?
— Я думал, — сказал Агиляр, — о солнце, которое я видел сегодня.
— Я не вправе тебе противоречить, — прервал Толедо, — ибо я тоже видел его.
— Я думал также, — прибавил Агиляр, — о том, увижу ли я его завтра.
— Не сомневаюсь в этом, конечно, если не будет тумана.
— Не зарекайся, ибо, быть может, ты не доживешь до завтрашнего дня.
— Я должен признаться, — сказал Толедо, — что ты привозишь с Мальты мысли не слишком отрадные, в особенности для застольной беседы.
— Человек всегда уверен в смерти, — прервал Агиляр, — но никогда не знает, когда пробьет его последний час.
— Ну так слушай, — сказал Толедо, — признайся, от кого ты услышал эти приятные новости? Должно быть, это был какой-то чрезвычайно забавный смертный; часто ли ты приглашаешь его к ужину?
— Ты ошибаешься, — возразил Агиляр, — нынче утром мне говорил об этом мой исповедник.
— Как, — вскричал Толедо, — ты приезжаешь в Мадрид и в тот же самый день исповедуешься? Или тебя здесь ожидает дуэль?
— Именно поэтому я и пошел исповедаться.
— Великолепно, — сказал Толедо, — я давно уже не держал шпаги и, если ты хочешь, я могу быть секундантом.
— Очень сожалею, — ответил Агиляр, — но как раз ты — единственный человек, которого я не могу просить об этой услуге.
— Боже правый! — воскликнул Толедо. — Ты опять начал злосчастный спор с моим братом?
— Именно так, мой друг, — ответил Агиляр, — и герцог Лерма отказал мне в сатисфакции, которой я от него требовал; поэтому нынче ночью мы должны драться с ним при свете факелов на берегу Мансанареса, под большим мостом.
— Великий боже, — закричал Толедо, необыкновенно опечаленный, — неужели этой ночью я должен потерять брата или друга?
— Быть может, обоих, — ответил Агиляр. — Мы будем драться не на жизнь, а на смерть; вместо шпаг мы согласились на длинный стилет в правой и кинжал в левой руке. Ты знаешь, что это ужасное оружие.
Толедо, чувствительная и восприимчивая душа которого легко воспринимала любые впечатления, из шумнейшей веселости сразу же впал в мрачнейшее отчаяние.
— Я предвидел твоё огорчение, — сказал Агиляр, — и поэтому не хотел видеться с тобой, но мне послышался небесный голос, повелевающий предостеречь тебя, напомнив о том, какие наказания ожидают нас в грядущей жизни.
— Ах! — вскричал Толедо, — прошу тебя, не думай вовсе о том, чтобы обратить меня.
— Я только солдат, — сказал Агиляр, — я не умею произносить проповеди, но обязан внимать божественному голосу.
В этот миг часы пробили одиннадцать, Агиляр заключил друга в объятия и сказал ему:
— Послушай, Толедо: таинственное предчувствие подсказывает мне, что я погибну, но я жажду, однако, чтобы смерть моя послужила твоему спасению. Я отложу бой до самой полуночи. Тогда слушай внимательно: если умершие могут каким-нибудь образом дать себя услышать живым, в таком случае будь уверен, что друг твой не преминет убедить тебя в существовании того света. Предупреждаю тебя только, слушай внимательно в самую полночь.
Сказав это, Агиляр ещё раз обнял друга и ушел. Толедо бросился на постель, заливаясь слезами, я же вышел в переднюю, не запирая за собой дверей. Мне было интересно, чем все это кончится.
Толедо вставал, поглядывал на часы, после чего вновь бросался на постель и плакал. Ночь была темная, только отблески далеких молний прорывались иногда сквозь щели в ставнях. Гроза все более приближалась, над нами тяготел свинцовый ужас. Пробило полночь, и с последним ударом мы услышали три стука в ставень. Толедо распахнул ставни, говоря:
— Ты погиб?
— Погиб, — отвечал замогильный голос.
— Есть ли чистилище на том свете? — спросил Толедо.
— Есть, и я уже в нём нахожусь, — ответил тот же самый голос, после чего мы услышали протяжный и горестный стон.
Толедо бросился наземь, затем вскочил, взял плащ и вышел. Я отправился вслед за ним; мы пошли к Мансанаресу, но ещё не успели дойти до большого моста, как увидели вереницу людей, некоторые из них несли факелы. Толедо узнал своего брата.
— Тебе не следует идти дальше, — сказал ему герцог Лерма, — если ты не хочешь наткнуться на труп своего друга.