Рукопись Платона
Шрифт:
Герр Пауль оглянулся, но бородатый Вергилий, в сопровождении которого он спустился в этот ад, уже куда-то исчез. С огромным трудом подавив в себе здоровое желание бежать отсюда без оглядки, немец задержал дыхание, как перед прыжком в воду, и храбро двинулся вперед. Он протискивался между столами, разгребая галдящую толпу, расталкивая, расплетая, перешагивая, а то и наступая на вытянутые руки и ноги, ибо иного способа передвижения здесь не существовало. Густой, как студень, смешанный запах скотобойни и помойки забивал ему ноздри, под ногами хрустели и чавкали разбросанные по полу объедки и битое стекло. На него никто не оглядывался, не показывал пальцем и вообще не пялился, однако краем глаза иезуит все время ловил на себе косые,
За столиком уже сидел какой-то косматый оборванец — не столько, впрочем, сидел, сколько лежал, вытянув перед собой прямые, как палки, костлявые руки и уронив на залитые водкою доски темное лицо. Не видя иного выхода, герр Пауль подошел к нему, взял за шиворот и оттолкнул от стола, чтобы освободить себе место. Внутри у него все мелко дрожало от страха и отвращения, но внешне он держался уверенно и независимо — так, словно был завсегдатаем этой клоаки и ничего здесь не боялся.
Оборванец, которого герр Хесс так бесцеремонно оттолкнул, привалился к облезлой кирпичной стене, с отчетливым стуком ударившись о нее головой, и завалился спиною в угол. От удара он не проснулся, а лишь дважды чмокнул расквашенными, черными от запекшейся крови губами и захрапел. Голова его свесилась набок, и герр Пауль разглядел светлую полоску шрама, пересекавшую жилистое, поросшее курчавым волосом горло.
— Майн готт, — пробормотал немец, осторожно присаживаясь рядом со спящим и брезгливо отставляя в сторону пустой полуштоф, послуживший, без сомнения, причиной столь крепкого сна, — майн готт, если я нуждался в подонках, то здесь их целый легион!
Он пощупал в кармане пистолет. Пистолет лежал на месте. Герр Пауль отлично понимал, что два выстрела, пусть даже смертельных, вряд ли спасут его в случае какой-нибудь неприятности, но компактная тяжесть оружия, оттягивавшая книзу его карман, все равно успокаивала.
Принимая во внимание творившийся здесь содом, герр Пауль не чаял дождаться полового, но тот вдруг возник прямо перед ним, словно сгустившись из висевшего под потолком смрадного тумана, обмахнул грязный стол похожим на старую портянку полотенцем и, ничего не спрашивая, бухнул на голые доски полный полуштоф водки, стопку и тарелку с тремя сморщенными солеными огурцами. Хесс бросил ему монетку, и половой мигом исчез, будто его и не было.
Тут случилась странная вещь. Сосед герра Пауля, которого не разбудил даже удар головой об стенку, вдруг встрепенулся, разбуженный едва слышным стуком бутылочного донышка о доску. Его костлявая рука с обведенными траурной каймой ногтями сомкнулась на горлышке принесенного половым полуштофа, и Хессу не сразу удалось отодрать цепкие пальцы пьяницы от своей бутылки.
— Не?.. — едва ворочая языком, удивился пьяный. — Не... Н-ну!
Последний возглас прозвучал как признание законного права герра Пауля поступать со своей бутылкой так, как ему заблагорассудится. Тем не менее пьяный не терял надежды: вынув откуда-то исцарапанную оловянную чарку, он требовательно ткнул ею в сторону немца и объявил:
— Н-на-ай!!!
Сие нечленораздельное заявление было тем не менее понятно: человек требовал налить, раз уж его новый сосед оказался настолько жаден, что не пожелал отдать ему всю бутылку. Герр Пауль колебался недолго: пожалуй, лучше было действительно угостить этого подонка, чтобы он снова потерял сознание и не путался под ногами. Руководствуясь этим простым рассуждением, немец щедро плеснул водки в подставленную стопку, и та мигом перекочевала в распахнувшуюся гнилозубую пасть.
Как и ожидал рассудительный и хитрый иезуит, дополнительная порция водки добила его соседа вернее, чем выстрел в голову. Не донеся пустой чарки до стола, оборванец закатил глаза, качнулся и
В ту же минуту не менее десятка чарок, стаканов и глиняных кружек протянулось к немцу со всех сторон — во всяком случае, ему показалось, что со всех, хотя он и сидел в углу, имея позади и справа себя глухую кирпичную стену. Слабо улыбаясь побелевшими губами, немец расплескал водку по подставленным емкостям, очень плохо представляя себе, что станет делать дальше. С одной стороны, дармовая выпивка всегда служила наилучшей смазкой для разговора с незнакомыми людьми, а с другой...
Он успел вовремя почувствовать и сбросить со своего бедра проворную руку с длинными пальцами, которая непринужденно и ловко подбиралась к его карману. Рука убралась, но на ее месте тут же возникла другая и принялась оценивающе мять грязными пальцами ткань рукава. Хесс стряхнул и ее, а в следующее мгновение разглядел саженях в пяти от себя человека, который с любопытством дикаря рассматривал некий блестящий предмет, издали очень напоминавший его, герра Пауля, любимые серебряные часы с репетиром. Иезуит схватился за жилетный карман — так и есть! Часы как корова языком слизала. Герр Пауль понял, что для переговоров с этими людьми не хватит всей водки мира, и слегка затосковал. Ему вспомнилось предостережение мускулистого Вергилия — предостережение, которому он не внял и которое, как оказалось, рисовало здешнюю действительность в гораздо более радужных тонах, чем на самом деле.
— Говорить, — с мольбой в голосе произнес он, — надо говорить! Есть работа, я буду хорошо платить!
— Сперва плати, а говорить после будешь, — гнусаво предложил чей-то голос.
— Ежели успеешь, — добавил другой.
— А за работу не боись, — подхватил третий, — мы ее не тронем!
— У меня с собой мало денег, — не совсем соображая, что несет, взмолился насмерть перепуганный немец, — но я знаю, где их много, очень много!
— Так чего ты тогда жмешься, красавчик? — пропитым голосом спросила полуголая беззубая девка с подбитым глазом и бесстыдно болтавшейся поверх драного платья бледной ссохшейся грудью. — Отдай свои денежки мне, а сам после возьмешь там, где много. А я тебя, голубочка плешивого, так приласкаю, что век не забудешь!
Это заявление было встречено громовым хохотом и градом сальных шуток. Герр Пауль понял, что дело обернулось наихудшей из всех возможных сторон: он где-то допустил ошибку, и ошибка эта могла стоить ему не только кошелька, но и жизни. Молодой иезуит много грешил — как именем святого папского престола, так и в силу живости своего характера, — но полагал, что выполнение данного ему церковью поручения с лихвой искупит все его прегрешения. Умирать в двух шагах от заветной цели, в каком-то грязном притоне, да еще и без покаяния, было дьявольски обидно: оказалось, что герр Пауль совершенно не готов встретиться со Всевышним в светлых заоблачных чертогах, что у него осталась масса незавершенных дел на этом свете — словом, оказалось, что умирать ему не хочется.
Смертельно побледнев, немец оттолкнул льнувшую к нему шлюху и вскочил. Рука его нырнула в карман и сомкнулась на рукояти пистолета, который, слава богу, еще никто не ухитрился стащить. Герр Пауль попятился, опрокинул скамейку и забился в угол, шаря глазами по зверским бородатым рожам, которые обступили его со всех сторон, гнусно ухмыляясь и протягивая волосатые лапы. Рож этих было не более дюжины, но перепуганному иезуиту чудилось, что их здесь тысячи. Их смрадное дыхание заставляло содержимое желудка подкатывать к горлу, их мутные глаза сверкали сквозь завесу спутанных волос, как болотные огни в лесной чаще. Дело неумолимо катилось к развязке. Кто-то предложил посмотреть, что у барина в карманах; еще кто-то добавил, что не худо бы поинтересоваться, что у него внутри. Хесс понял, что пропал со всеми потрохами, и потащил из кармана пистолет.