Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

Российские девяностые уже много лет как являются предметом активного художественного и философского осмысления, и общественного консенсуса относительно этого периода пока нет и в ближайшем времени, судя по всему, не предвидится. Отчасти это связано с тем, что ещё слишком свежи и порой болезненны воспоминания об этом времени, отчасти с тем, что «невозможность объяснить явление до конца – свидетельство его подлинности», как сформулировал один замечательный современный писатель и историк, писавший в том числе и о девяностых.

В этот сборник вошли произведения трёх десятков литераторов – совершенно разных по мировоззрению, стилистике, эстетическим и житейским предпочтениям. Главное, что их объединяет, – искренность высказывания и плодотворность интеллектуального и художественного поиска: «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу…»

Произведения,

включённые в сборник, разбиты на два больших раздела. В первый вошли сочинения в жанрах, традиционно относящихся к литературе художественной. Второй раздел составлен из текстов, которые формально проходят по ведомствам журналистики, публицистики и гуманитарной науки, но, на наш взгляд, остаются по-прежнему актуальными, несмотря на то что газета и журнал, как принято считать, живут один день. Мы постарались сделать так, чтобы рассказы, пьесы, эссе, статьи, очерки и стихи, помещённые здесь, вступали в диалог между собой и дополняли друг друга.

Многие произведения написаны двадцать и даже тридцать лет назад, многие – специально для этой книги.

Фотографии Михаила Борисова.

Благодарим всех, кто согласился участвовать в этом сборнике и поддержал нас в осуществлении данного проекта.

За последние двадцать лет климат в этих местах заметно изменился: лето стало теплее, зима короче, и – невиданное дело – появились гнус и мошкара. Такого на его памяти никогда не было, а память у Спартака долгая, лет ему то ли семьдесят, то ли восемьдесят, а может, и все девяносто – не помнит он уже, когда появился на этот свет. Сидит Спартак на большом бревне, принесённом Рекой из далёкой Тайги, у своего тордоха [1] , греется на солнышке, дремлет и вспоминает. Воспоминания заставляют быстрее биться его изношенное сердце, воспоминания приходят и рябью тревожат его мятущуюся некогда душу. Воспоминания – это всё, что осталось у него в этой жизни. Спартак – странное для якута имя, но он не задумывался, почему его так назвали, он всегда был Спартаком, Спартаком Ивановичем Поповым. Теплый ещё осенний ветерок отгоняет облака мошкары от старика, восходящие потоки воздуха подкидывают чёрные рои, мысли убегают в давние времена. Ему хорошо и спокойно.

Когда-то в этих местах было много русских, они колесили на гремящих машинах по тундре, оставляя на её теле рваные раны траками своих «железных оленей».

Раны эти не заживают десятилетиями, и до сих пор тундра в районе его Сагыллах-Арыта исполосована следами деятельности русских.

Звались они «гидрографы» или «геодезисты», возили с собой какие-то приборы на трёх ногах, один человек смотрел в прибор, махал рукой второму с длинной рейкой, разрисованной чёрными и красными полосками, и что-то кричал, потом первый писал в книжку карандашом. Русские – странный народ, они всегда куда-то торопятся, что-то строят, чего-то ищут, за чем-то гонятся. Помимо огромного количества матерных слов, часто употребляются слова «план», «гидроотряд», «разведка», «задание»… Больше всего русские не любят слова «райком», «парткомиссия», «милиция».

Русские в эти места пришли очень давно, Спартака ещё не было на свете. После их прихода у якутов стали появляться имена и фамилии, в основном Иваны и в основном Поповы. Русские батюшки в срочном порядке крестили паству, воображением не отличались, имена и фамилии использовали типовые, и вот отец, Иван Попов, видимо, решил исправить это положение и дал сыну имя Спартак, то ли знал откуда-то о древнем полководце, то ли слышал о существовании спортивной команды «Спартак» – как говорится, история умалчивает. Меж тем якуты понемногу стали забывать своих древних богов, перестали верить колдунам, да их и не осталось почти. Разве лишь в потайных древних ледниках лежали ещё замёрзшие мумии самых сильных и старых шаманов, которые сберегал народ, и места эти тщательно скрывали от вездесущих русских глаз.

Русский тундру не слышит, он привык пользоваться своим гремящим и воняющим солярой или бензином железом. Он промчится мимо тайного места и не заметит его, а найдёт, так набегут следователи-опера, понапишут кучу бумаг, поместят шамана в деревянный ящик да и закопают в землю, даже в вечную мерзлоту. А делать этого, по поверьям якутов, никак нельзя, дабы не ушла сила шамана в землю и не перестала опекать северный народ. Странные люди русские, тундру не знают, не чувствуют, пришли сюда, гибнут сотнями, но не уходят, и вот за это Спартак их уважает. Есть в них какая-то озорная бесшабашность, пренебрежение к опасности, чего в себе и в народе своём он не видел.

Спартак с малых лет учился слушать Тундру, Реку, Небо, учил его дед, а деда его дед, так и передавалась мудрость народа, сумевшего выжить в этих суровых, неприветливых к человеку краях. Спартак Тундру понимал: по мельчайшим изменениям ветра или даже по цвету облаков он мог сказать, когда придет пурга, или начнётся шторм, или будет ясно и безветренно. Он знал, где и когда поставить сеть, чтобы поймать омуля, муксуна, или нельму, или осетра, он знал, когда в этом году олени нагуляют жир и можно начинать охоту, будет ли этот год урожайным на песца. Использовал Спартак в своём промысле снасти, которые якуты делали испокон веков, не любил новомодных капроновых китайских сеток, стрелял оленя из старинной берданки, доставшейся от отца, но, правда, оборудовал свою «казанку» мотором «Вихрь» и зимой уже давно не ездил на оленьей или собачьей упряжке, а передвигался по тундре на «Буране» – первом советском снегоходе. Всё же цивилизация имела и положительные стороны.

Вдруг захотелось закурить, и несмотря на то, что не курил он уже лет двадцать, ноздри затрепетали от воспоминания о душистом сладковатом дымке его любимых сигарет «Родопи». Вспомнилось, как в детстве возился с братом, который крутил в руках отцовскую «курковку» и вдруг нечаянно нажал на курок. И как заряд дроби срезал с головы Спартака половину скальпа. И ходил с тех пор Спартак полулысый и некрасивый. Но несмотря на это, был Спартак когда-то женат, и был у него сын. Сына убили в далёких девяностых, в пьяной драке в Тикси ткнули ему в живот пешней и бросили в сугроб. В те времена якуты жестоко дрались между собой, русских не трогали.

Для русских ведь якуты все на одно лицо, а у тех своя иерархия. Например, южные якуты с Нерюнгри или даже из Якутска считаются аристократами, а северные, те, что пасут стада оленей, добывают песца, рыбачат на побережье и островах, – как выражаются русские, плебеи. В девяностые у якутов тоже случилась «оранжевая революция» – в Посёлке северные гасили приезжих с юга. Вот сын Спартака и попал под раздачу, в неразберихе драки спутали его с пришлыми. Сына он теперь вспоминал с тёплым грустным чувством и с сожалением, что видел его всего несколько раз, не воспитывал и не смог уберечь от беды. От жены вообще почти не осталось воспоминаний, только какое-то сладко-мутное, расплывчатое чувство.

Среди русских были и другие люди, они называли себя зимовщиками или полярниками. Эти по тундре не бегали, жили на полярных станциях, составляли и передавали сводки погоды куда-то на материк, чуть ли не в Москву. Многие из них были ленинградцами, показывали фотографии города, рассказывали о нём с восторгом. Для Спартака самым большим городом, который он видел, был Посёлок, поэтому фото и рассказы он воспринимал с сомнением. Но что его удивляло – зимовщики пытались учиться у него пониманию тундры, проток, моря, расспрашивали об охоте, рыбалке и очень внимательно слушали его рассказы. Со многими из них Спартак подружился и даже брал их с собой на охоту. Иногда, приезжая в гости, он привозил им свежих осетров, они подкидывали ему бочку бензина, так и жили. Больше всего огорчало Спартака то, что он совсем не умел пить. Полстакана разбавленного спирта, и уже слюни, сопли, падает на пол – готов. Русские смеялись, говорили, что нет у него какого-то антиалкогольного гена, сами могли пить неделями, чем вызывали у него ещё большее уважение. Любили русские обильные, продолжительные застолья. Выпивают, разговаривают, а то затянут свои тягостнощемящие песни или пустятся в пляс, гитара и гармошка на станции – обычное дело. Ещё нравилось Спартаку, как устроены полярные станции. Обычно два-три домика, построенные из привезённых с материка брёвен, жилой дом, дизельная с радиорубкой и, бывает, склад. Всё у них работает на электричестве, вырабатываемом дизель-генераторами, дома отапливаются корабельными котлами, вся территория станции в ночное время освещается мощными прожекторами, на макушках антенн – красные огоньки, красиво. Но пуще всего любил Спартак смотреть кино. Едва ли не каждый вечер, после девяти часов, доставали из специальной кладовой кинопроектор «Украина», заряжали какой-нибудь фильм и начиналось волшебство. Фильмов в кладовой было много, почти сто, и все их Спартак пересмотрел по два-три раза. А самое любимое развлечение – показывать фильм наоборот. От смеха он катался по полу, глядя на то, как задом наперёд ходят люди, лошади, едут машины. Хорошее, светлое было время…