Рулетка еврейского квартала
Шрифт:
Но ничего этого Соня не сделала. Для подобного решительного поворота и откровения она слишком мало любила своего мужа. Она сделала даже хуже. Она начала играть и перед Левой. Будто все идет как надо, и в помощи ее родителей и в обмане родителей Левы ничего нет скорбного и неправильного, и вообще это временно. Она так хорошо подавала свою игру, что в один прекрасный момент лишилась в этой игре партнера. Лева вдруг поверил в эту вымышленную пьесу. Ему было очень удобно поверить, и он поверил. Он воспринял Сонины утешения и заверения всерьез, как нечто должное. Он уже гордился работой и заработком, на первый взгляд не копеечным отнюдь. Но на троих
И алтарь ее изобретенного сверхстрадания успешно бы пополнялся новыми приношениями многие годы, может и десяток лет, если бы одно известие не ускорило этот процесс до космической почти скорости.
А началось все неделю тому назад, еще перед первомайскими праздниками, когда Соня попросила денег у отца и на текущие расходы для Димки, которого его собственный отец не мог обеспечить ничем, сверх самого необходимого, и напоказ, для зоркого глаза Евы Самуэлевны.
И вот сегодня мама должна была передать конверт со знакомым много лет проводником, и Соня ждала от нее звонка, какой будет номер вагона.
Лева был на протезной своей работе, Соня сидела у телефона, Димка спал в кроватке, суп с курицей на плите мирно закипал. Наконец, очень скоро бежевый аппарат на кухонном столе зашелся в тихом дребезжании. Соня тотчас и подхватила трубку, чтобы трели не помешали сыну спать, – на проводе была Одесса.
Мама сообщила и номер вагона, и что у них все в порядке, вот только… Только они очень сильно извиняются, и она и папа, но денег для Сони им пришлось послать почти вполовину меньше. Но пусть Сонечка не беспокоится, это только один раз, им сейчас срочно нужна большая сумма в наличных и в долларах.
– Мамочка, что случилось? Это рэкетиры, да? Папе угрожают? – вдруг перепугалась Соня, немедленно позабыв свою обиду на родителей.
– Что ты, доченька, с папой все в порядке! Ну, какие еще рэкетиры? Ну, что ты говоришь? Наш папа и вдруг рэкетиры? – успокоила ее мама, однако было слышно, как сильно тронуло ее беспокойство Сони об их благополучии.
Соня и вправду усомнилась. Ее отец и криминал как-то не совмещались в голове. Но тут же ей стало любопытно, зачем родителям вдруг срочно потребовались крупные деньги. Она и спросила:
– А зачем вам нужно много денег? Если все в порядке? Или не все?
– У нас, детка, все в порядке. Но это и не нам. Это для бабушки в Нью-Йорк, – как-то смущенно сказала мама. Впрочем, может и не смущенно, а Соне только показалось так.
– А что там у них стряслось? – спросила Соня совсем недоверчиво. Потому еще, что привыкла давно считать бабушку и дядю Кадика за совершенно отрезанный семейный ломоть.
А тут будто получила сообщение из потустороннего мира о нуждах тамошних привидений. Да и какие нужды? Пол-Москвы с собой вывезли.
– Понимаешь, вдруг стали нужны деньги, а помочь кроме нас и некому. Придется отдать, что есть на руках. Да еще занять. Ведь только что закончили ремонт. Ты уж потерпи до следующего месяца. Ведь тебе не очень срочно.
Соне было очень срочно,
– А что случилось у бабушки? Нью-Йорк смыло в Гудзон? – не удержалась она все же от ехидства.
– Мы письмо получили с оказией. Тут приехали одни, Симановичи. Они и передали. Я тебе это письмо вложила в конверт тоже. Не знаю зачем, но ты почитай, – как-то торопливо объяснилась мама, не очень желая, видно, задерживаться на этой теме. – Там еще посылка, для Димочки итальянские комбинезончики на лето и, знаешь, такой немецкий нагреватель для бутылочек, очень удобный.
Соня расспрашивать дальше не стала, все равно завтра узнает.
На следующий день в обед Лева заскочил домой, привез с вокзала посылку. Про письмо ему ничего сказано не было, Соня сперва решила прочесть его в одиночестве. Только когда Лева ушел, наскоро откушав супа с котлеткой и пюре, Соня приступила к заветному конверту.
Обычный конверт, белый, без знаков, и простая, нелинованная бумага внутри. Буквы очень мелкие, сильно испорченный медицинский почерк – действительно писала бабушка.
И чтобы тут не соврать чего, лучше будет то письмо привести целиком, может только, опуская некоторые стилистические погрешности. А письмо гласило следующее:
«Дорогая Мила (надо же, не доченька, а дорогая Мила, – подумала еще вначале Соня), пишу тебе через Симановичей, Лику и Володю, они проездом через Одессу в Жуковский, посетить могилы дедушек. (Так и было сказано „могилы дедушек“.) Они люди неплохие, но, конечно, не нам чета и не ровня. Но обещали твердо передать.
У нас все очень хорошо. И погода, и условия. Мы здесь для всех на особом положении, ведь кругом обычные мещане, провинциальные местечковые «мишигине» в большом числе. И, конечно, меня очень чтят, как генеральскую вдову. Хотя некоторые отщепенцы и злословят, будто мы продались КГБ. (Какое КГБ? Его нет давно, – подумалось Соне.) Но мы в их сторону и не смотрим даже. Особенно возмутительно ведут себя Хацкелевичи. Тоже мой двоюродный брат. У них две машины на семью, а каждый раз унижаешься перед ними, когда нужно ехать. Могли бы и одну машину дать на время Кадичку. Подумаешь, Роза, его жена, такая большая птица, что не может пройтись пешком. У нее свой парикмахерский салон и по этой причине она задирает нос. А салон тот – одно название, дешевая уличная забегаловка с четырьмя мастерами, очень посредственными. А Кадику машина нужна, он боится ходить по городу, и тем более в метро. Вообще, здесь через одного сволочи и жулики. Меня и Кадика им, конечно, не обдурить, но вот многие наши пострадали. А местные так еще хуже приезжих – проходимцы.
Кадичка тоже все так уважали в синагоге. И безумно гордились, когда он у них работал. Но он оттуда уволился недавно, так эти паразиты из зависти устроили ему страшную гадость. На Кадичке все дела с Израилем у них только держались. А самый сущий мерзавец там ребе Григорович, всю главную работу за него делал мой Кадик. Так он и меня хотел уговорить сидеть у синагоги в лавке, чтобы продавать кошерную еду. А я ему сказала, может, его Риве – это жена, очень толстая и невоспитанная особа, – еще и полы в доме вымыть во славу Иеговы? Так он обиделся страшно, наверно, тогда и затаил коварство. И еще говорит, что никакого пособия от их замшелого синедриона не будет, потому что мы и без него небедные, и тут нам не Россия. Каков подлец!