Рулетка еврейского квартала
Шрифт:
– Лед к роже приложи, а то разнесет синяк. И еще. Позвони-ка в фитнес-центр подороже и покруче и найди для себя личного тренера, но смотри мне, не бабу! А то живот висит, мышцы, что твой кисель, это в тридцать-то с небольшим. Стыдно же!
Лева только закивал вместо словесного ответа, даже радостно. А едва за его женой захлопнулась дверь, так Лев Романович немедля кинулся к телефонному аппарату. Но звонил он отнюдь не в справочную службу и не в столичные фитнес-клубы, о которых, кстати, не имел понятия, хотя и знал, что туда ходят самые избранные и успешные из нынешних новых русских, уцелевших от дефолта. А набрал он номер мамочки, Евы Самуэлевны, и ей, как можно с большей грядущей выгодой для себя, изложил катаклизмы, приключившиеся в их семейном доме. У Левы была одна гениальная задняя мысль: а не стравить ли ему лоб в лоб свою докучливую матушку и эту чудесную бешеную женщину, которой отныне сделалась его некогда мирная Соня? За кем нынче останется поле боя, Лев Романович ни минуточки не сомневался. Но уж лучше ему существовать в довольстве под каблуком жены-миллионерши, чем
Москва. Аэропорт Шереметьево-2. 10 июля 1999 г.
Рейс отбывал от терминала через каких-то сорок минут, но то были пустяки, и спешки не требовалось. Зал для особо важных персон заказан. Билеты первого класса на транзитный авиаперелет по маршруту Москва – Франкфурт – Нью-Йорк – Лос-Анджелес с остановкой на день в промежуточных городах лежат с другими документами в ее портфеле. Она, Димка и Лева едут в Калифорнию, на три недели каникул, в ту самую Санта-Барбару и даже в тот самый отель, где некогда ей так и не довелось отдохнуть с Родриго. Сзади на цырлах спешит носильщик с тележкой, следом – их личный шофер с фуражкой в одной руке и со складным детским креслицем в другой. А сбоку, показательно обнимая Димку, семенит милейшая Ева Самуэлевна, а за ней, отдуваясь и вытирая потный лоб, осанисто торопится и сам Роман Израилевич Фонштейн. Лева благонадежно и разумно держится по другую сторону от своей жены, как за спасительным водоразделом. Льва Романовича и не узнать, если кому придет охота заниматься сравнительным анализом внешности бывших торговцев протезами конечностей, а теперь нынешних преуспевающих мужей акул капитализма. На Леве теперь и белый летний льняной костюм умопомрачительной цены, и туфли крокодиловой кожи, приблизительной стоимости в новый отечественный автомобиль, и часы на золотом браслете с двенадцатью бриллиантами по циферблату, настоящие, швейцарские «Патек Филипп», а не гонконгская подделка. И за надежной спиной его Сони тепло и доходно, хотя порой очень уж унизительно. Но Соня обещала ему на будущий год настоящую парусную яхту в Санта-Монике или на причалах Сен-Тропеза на выбор, вот чудеса! В сторону матери Лева старался не глядеть, привычно делал вид, будто он совсем ни при чем.
А усмирение ретивой свекрови вышло с небольшим перебором. Если бы Лева знал наперед, то не подливал бы столь усиленно керосину в заполыхавший домашний пожар. Но кто же мог предвидеть, что его теперешняя Соня отныне признает только кардинальные разрешения возникших на ее пути проблем.
В тот раз по зову сыночка Ева Самуэлевна явилась немедленно, со скоростью старательного лампадного джина. И десять часов кряду дожидалась прибытия взбесившейся невестки, от каждого движения стрелки времени набухая зловещим негодованием римского легионера, вынужденного дежурить у креста на солнцепеке. Дождалась. Никто так и не узнал, что именно имела свекровь поведать заблудшей в грехе жене своего сына, потому что Соня не дала Еве Самуэлевне раскрыть рта. А, не взяв ни малейшей паузы, вывалила на только что строгую, величавую даму такой мусорный контейнер площадной брани, перемешанной с англо-испанскими нецензурными перлами, что Ева Самуэлевна как застыла с вытаращенными от опупения глазами, так и убралась бочком-бочком восвояси. Однако не сдалась, а затаилась. И спустя неделю, дождавшись отлета невестки в Лондон, нанесла обидчице болезненный контрудар. Злобный вихрь материнского негодования Лева терпеливо сносил все время отсутствия жены, предполагая разумно: что-то еще будет. А Ева Самуэлевна пока что вывезла Димку из «окаянного дома и подальше от дурного влияния» в собственную квартиру со всем его детским барахлишком, хотела утащить и сына. Но Лева оказался умнее, заверил мать, что принужден присутствовать дома, чтобы было кому объяснить нахалке, что, мол, не на тех напала, когда она вернется из-за границы. А после сразу же покинет бывший семейный очаг. Мать поверила, а Лева тем временем преспокойно занимался тем, чем и велела ему жена. Разведывал жилье в пентхаузе пороскошней, хотя за отсутствием таковых в достаточном количестве в нынешней Москве он подыскал пока что неплохую квартирку в целый этаж в так называемом «клубном» доме в переулке близ Лубянской площади. И тихо ждал Сониного возвращения.
Когда жена прибыла, наконец, из далеких туманов Альбиона, Лев Романович тут же у порога и дал ей полный отчет. Что новое жилище им найдено, на его вкус более чем, но пусть Соня посмотрит. Что в оздоровительный центр он записался и внес, сколько велели, а содрали с него три штуки долларов, так что от оставленной ему суммы не осталось и половины. На это жена только досадливо махнула рукой, что мелочи. Тогда Лева набрал полную грудь воздуха и поведал супруге душераздирающую историю о похищении их отпрыска из родного дома и как он, Лева, усиленно сопротивлялся, но куда ему против матери, не тот калибр. А няню он, между прочим, нашел. И, между прочим, переманил от шведского посла, ему в новом фитнес-клубе дали наводку доброжелатели.
За няню и квартиру Лев Романович получил благодарность в виде умопомрачительных часов, вся их протезная контора стоила дешевле, а за Димку – соответственно по шее, причем в буквальном смысле. Но шея пустяки, все же не нос, поболит и пройдет. И что интересно, битие неожиданно выходило менее обидным, чем словесные оскорбления, и Лев Романович в душе согласился на замену. В общем, оно справедливо, заслужил – получи, и никакого зубодробительного нытья на протяжении часов и дней, что обожает его дорогая мамочка и что немало утомляет и ухудшает аппетит.
А за возвращение Димки его жена принялась с такой невероятной стороны, что Лев Романович был прямо-таки ошеломлен столь неадекватным стереотипом ее поведения. Соня попросту пошла в милицию, откуда вернулась с нарядом ОМОНА и настоящим адвокатом, причем все нужные бумаги были уже подписаны. Сколько жена заплатила за подобную услугу, оставалось загадкой, но, видимо, в ее наследстве и впрямь куры денег не клевали, и измерялось оно самосвалами на вывоз. А только для Евы Самуэлевны было устроено представление по высшему разряду с кордебалетом из мужественных Геркулесов, скромно закрывавших лица трикотажными черными масками. Финал оперетты прозвучал в местном отделении милиции, где Еве Самуэлевне по горячим просьбам зрителей было отмерено пятнадцать суток пребывания на галерке вместе с районными хулиганами и уличными проститутками. И надо сказать, что незадачливая поклонница киднепинга отбыла их все до последнего часа. Несмотря на мольбы осиротевшего Романа Израилевича, чуть ли не стоявшего на коленях, и горькие слезы самой похитительницы, которой ее нынешняя компания, целиком состоящая из рецидивных завсегдатаев пенитенциарных заведений, ничуть не пришлась по вкусу. Но Инга-то знала одно жестокое правило, накрепко усвоенное ею не без помощи Сорвино в суровой криминальной школе выживания в Майами. Если хочешь научить врага уму-разуму, наноси удар одним махом, а не по частям, и ни в коем случае не сдавайся милосердию, а иди до конца и отвешивай полной мерой. Иначе вместо страха, который ты пытаешься внушить, получится один смех. А наказанный уверится, что ему и далее сойдет с рук, и попытается достать тебя, как слабодушного слюнтяя.
После этого случая никаких разговоров о Димке, собственном поведении невестки, как и о нравоучениях и вмешательствах не в свое дело, речи уже не шло. Фонштейны были мягки и гладки, хоть шелк из них выделывай, а Ева Самуэлевна охотно состояла у Сони на побегушках, причем с самым умилительным, старательным выражением лица.
Вот и сейчас скачет вприпрыжку с Димкой на руках, хочет показать усердие.
– Софья Алексеевна, может, Димочку переодеть в рубашечку потеплее? В самолете ведь кондиционер? – тут же робко осведомляется у Инги свекровь.
Вот так. Теперь она отныне для нее не кто-нибудь, а Софья Алексеевна. Интересно, еще через пятнадцать суток Левина мама стала бы именовать ее мадам Фонштейн? Как ей самой звать себя, Инга еще не решила, к имени «Соня» она привыкала трудновато. Слишком мягкое и слишком отдает ненужным прошлым. По отчеству уж очень долго и заковыристо. А вот недавний партнер открытой Ингой фирмы по торговле недвижимостью «Прима» (дома у нас и за рубежом, смотри рекламу), забавный французик с Ривьеры, назвал ее как-то раз «Сона». С ударением на последнем слоге. Мадам Сона. Что же, пусть так и остается.
А в Калифорнию она летела неспроста, специально с мужем и с сыном. Именно там у мадам Соны имелся последний счет, который ей безумно хотелось закрыть. Аж руки чесались, и голова кружилась от предвкушения встречи кое с кем – догадайтесь сами.
Калифорния. Июль 1999 г. Несколько разных мест.
Они расположились по-семейному в апартаментах «Билтмора», никуда не спешили. Лева целыми днями катал сынишку в арендованной лодке под парусом. В заливе «погоды» стояли идеальные, солнце припекало, пальмы цвели. Но самой Соне было не до моря. Во-первых, дела. Да и не валяться на пляжах она сюда ехала. Кое-что посмотреть, кое-что, возможно, и купить, чтобы с выгодой перепродать уже через «Приму» состоятельным соотечественникам. Очень способствовал и удачно грянувший дефолт, кинулись граждане спасать капиталы за границей. А кто лучше бывшей миссис Бертон разбирался во всех отношениях между законом и покупателем, особенно в Америке? Успех сам летел в руки, да и ничуть Сону не волновал, дело привычное, а свою коммерческую состоятельность она доказала уже не раз. Удвоить сто миллионов к тому же значительно легче, чем заработать для начала хотя бы один. Первое правило больших денег.
Но не доходы и не «Прима» были на сей раз ее изначальной целью. А как раз Соне очень желалось повидаться с кое-какими родственничками. Но, отвергнув робкие намеки Левы, что из приличий следовало бы нанести визит первыми, Сона поступила именно так, как не однажды уже мечтала в последнее время. Адреса как бабки, так и дурного дяди Кадика ей хорошо были известны, но намеренно свое послание она передала по факсу непосредственно в лабораторию молекулярной химии, где ложкомойничал ее бездарный родственник. Одно название отеля в Санта-Барбаре дорогого стоило, да и не может быть, чтобы слухи о Сониных успехах, хотя бы через ту же Одессу, не дошли до некоторых любопытствующих ушей в Лос-Анджелесе. Ведь нет штуки более надежной и исправной, чем эмигрантский еврейский телеграф, особенно когда речь идет о чужом преуспевании. К тому же родная ее мать, несколько подрастерявшаяся от нового уровня жизни дочери, пару раз как бы издалека попросила о некоторой денежной помощи в Калифорнию. На что и получила вполне конкретный и окончательный ответ: для родителей она, Сона, готова сделать что угодно, хоть бы и личный теплоход подарить. Но вот «заокеанские уроды» от нее не дождутся понюхать и запаха краски, которой разукрашены зелененькие доллары. И пусть отныне мама не смеет об том и заикаться. Никто из Рудашевых, однако, после первой попытки более с Калифорнией к Соне и не лез. К ее предпринимательским талантам, вдруг проснувшимся, в первую очередь отец, Алексей Валентинович, отнесся очень настороженно. Хотя и было понятно, что дочерью он гордится. Правда, от вновь обретенных родителей Сона очень многое и скрывала, что получалось как раз естественно, если учитывать не совсем обычную линию ее жизни.