Рулетка еврейского квартала
Шрифт:
А вокруг самой Инги медленно, но верно со временем вызрела почти вакуумная пустота. Она же сама ее и взрастила. Словно уже не находила для себя оснований для контакта с обычными людьми, а могла обрести один язык только с себе подобными. Но подобных ей человеческих существ было на свете крайне мало, потому, поневоле, ей оставался для общений, отдаленно напоминающих дружеские, только Сорвино. Совместное времяпрепровождение, когда оба были свободны от трудов, у Инги и Святого Брокко имело очень специфический оттенок. Они никогда не обозначали себя друг для друга как мужчина и женщина, им это и в головы не приходило, а скорее как двое коллег, долго занятых одним делом и оттого завязавших приятельские отношения, с некоторым даже кодексом чести. Как ни удивительно, но почвой, на которой произросло их взаимное дружелюбие, оказалось оружие. Инга вдруг для себя заинтересовалась этой темной стороной человеческой жизни. Может, еще и оттого, что других интересов у нее неожиданно оказалось смехотворно мало. Но она с удовольствием ходила вместе с Сорвино
А в скором времени она обзавелась и постоянным огнестрельным спутником, полуавтоматическим «Магнумом», едва помещавшемся в ее портфеле. Разрешение в полиции ей выдали без труда, ведь одинокая женщина в таком городе, как Майами, определенно нуждается в орудии самозащиты. Хотя и порекомендовали ей выбрать оружие полегче, намекнув, что размер пистолета еще не главное, а надо уметь им пользоваться. Но раз уж дамочке уютнее чувствовать себя именно с большой пушкой в кармане, то и пусть себе.
Иногда Инга вместе со своим новым другом совершала прогулки по ночам. А потом это даже вошло в привычку. Нет, Ингу вовсе не угнетала безмолвная и мертвенная роскошь ее квартиры, она не умела теперь чувствовать себя одинокой. Напротив, это состояние казалось единственным условием ее покоя. Да и какая могла быть усталость от самой себя, если люди, ей посторонние, доставали Ингу одним своим присутствием. Но тем не менее в ее жизни чего-то не хватало, и не хватало почти катастрофически. Как будто из ее существования ушла вся соль бытия, и ничто уже не могло сделать его соленым вновь. Чем большую кучу денег она обретала с каждым днем, тем менее понимала, на что они, эти деньги, ей сдались. Она и так могла уже купить и заказать что ей угодно и даже кого угодно. И дальше будет больше, но в этом «больше» уже не заключалось никакого интереса и остроты. Упоение от власти над другими тоже скоро прошло. Ей сдавались слишком быстро, и это в свою очередь получалось скучным.
И она стала часто ночами бродить по темному городу. В поисках приключений, неприятностей или вообще непонятно чего. И в один прекрасный день, как и следовало того ожидать, нашла.
Нарвалась она совсем случайно. Бог весть в каком баре выпивала перед этим, полным то ли байкеров, то ли просто обкуренных отморозков, именно такие мутные места и привлекали ее теперь особенно. Она даже не считала нужным прибегать к защитной мимикрии, посещая подобные заведения, а так и приходила с ног до головы упакованная в «Донну Кэрран» или полный комплект от «Гуччи» и золотых украшений не снимала, а напротив, пристрастилась к ним чрезмерно. Сколько и что она пила в этом затхлом баре, совсем не имело значения, главное, Инга соображала и могла стоять на ногах.
А когда ей все надоело и она вышла из бара прочь, то, как оказалось, не в гордом одиночестве. А один из неряшливых, патлатых до колтунов искателей легкой поживы последовал за ней. До первой глубокой уличной тени без фонаря.
– Тихо, малышка, – произнес за спиной сиплый, прокуренный голосище, и довольно грязная лапа, пахнувшая машинным маслом и какашками, зажала ей рот.
Второй рукой Ингу обхватили поперек туловища, так, чтобы можно было шарить во внутренних карманах пиджака от ее брючного бежевого костюма. Там и в самом деле лежал дамский, упругой кожи бумажник, хотя и непонятно, какая великая польза вышла бы от его содержимого. Двадцать долларов наличными и три кредитные карточки. Правда, вряд ли случайный грабитель «на авось» ограничился бы этим, а не принялся бы за драгоценные украшения, во множестве пребывавшие на Инге. Но даже если бы и не пришлось защищать довольно дорогие браслеты, часы и сережки, все равно Инга не спустила бы дело на тормозах. Приключение вдруг стало увлекательным. Одним коротким движением ноги она так злобно саданула гоп-стопника из бара по коленной чашечке, причем острым каблуком, что тот взвыл от боли и выпустил Ингу из рук. Уроки, преподнесенные ей Сорвино касательно правил выживания на улицах, не зачахли без применения.
Инга с быстротой жалящей змеи отскочила прочь от патлатого вонючки, но не побежала со всех ног, а замерла в неподвижности. Правда, за те секунды, что она совершала свой маневр, в ее правой руке оказался выдернутый из специальной, поясной, тайной кобуры любимый и единственный «магнум» с полной боевой обоймой патронов. И один на всякий случай в стволе. Инга со спокойным любопытством разглядывала вопящего громилу и одновременно удерживала своего стального друга в положении дуло – лоб, кратчайшее расстояние. Лохматый байкер, однако, скоро взял себя в руки, заглох и, напустив на себя ярость обиды, собрался уже кинуться на Ингу. Но тут и он разглядел, что в безлюдном переулке между боковых ходов в какие-то кабаки их уже вовсе не двое. А третий участник, хотя и лицо неодушевленное, и есть из присутствующих самый опасный. Обращаясь в основном к его высококалиберному высочеству и весьма уважительно, громила поднял руки вверх и, отступая назад, произнес:
– Все в порядке, леди. Секунда, и меня нет, – и приготовился дать деру.
– Погоди, – остановила его Инга, – ты ведь надеялся добыть пару баксов? Ведь так. На, вот возьми!
И Инга протянула ему выдернутый ею небрежно из кармана вожделенный бумажник. Рядом долбила музыка на соседней дискотеке, в проулке совсем никого не было, только издалека чуть доносились пьяные перепевы. Незадачливый грабитель замер в непосильном раздумье. Уж не нарвался ли он на подпольную мать Терезу? Ребята в баре как-то рассказывали небылицы о богатых придурках, шляющихся по городу и наставляющих падших на путь истинный, примерно таким же способом. Сначала, дескать, навалят по первое число, а потом прочтут мораль во спасение души и сами запросто отдадут, что хотел взять насильственно. Правда, никакого проку от наставлений никому еще не бывало, зато и хлопот не возникало с полицией.
– Ну, что же ты, возьми! Не бойся! – опять позвал его женский голос, надо сказать, и без малейшего намека на страх.
Патлатый сделал шаг навстречу. Ежели леди так угодно, что же, он не откажется. Может даже выслушать проповедь на полминуты, не больше. А вдруг и приглянется красавице богачке, такие случаи, говорят, тоже бывали. И только он подумал так, как тут же прогремел выстрел, и на кратчайшей линии между его лбом и харкнувшим дулом «магнума» возникло оживленное движение, приведшее мозги патлатого джентльмена удачи и части затылочной кости его черепа в соприкосновение с кирпичной стеной дискотеки.
Инга и не думала бежать, хотя звук выстрела раздался достаточно громко. Но, похоже, решительно ни на кого в этом квартале не произвел особого впечатления. Сначала она оглядела издалека мертвое тело, но ничего интересного не увидела. Мужик почти без головы, как в тире, только вместо белых дыр кругом черные пятна. И все. А она-то ожидала нечто необыкновенное. Еще когда только стала целиться в свою случайную жертву. Это было увлекательно и так здорово щекотало нервы, что хотелось громко запеть. И сам выстрел случился, как оргазменный апогей. А после Инга ожидала, что ее захватят самые волнующие переживания от убийства живого человеческого существа собственными руками. Но, как и всегда в сексе, после ничего не произошло. Лежал неряшливый труп, неподвижный и ненужный, и волнение все ушло неведомо куда. Вот почему Сорвино никогда не лишает жизни без нужды! Он уж знает наперед, что это едва забавно один раз. А дальше такая же тоска, как если каждый божий день торговать недвижимостью. Инга со спокойным разочарованием сунула пистолет обратно в кобуру. Подобрала только гильзу, и то для перестраховки. Ведь не будут же в самом деле копы днем с огнем искать неизвестного убийцу не менее неизвестного сомнительного, грязного бродяги. Потом она мрачно побрела восвояси. Больше на темных улицах искать ей было нечего.
Вернувшись домой, она медленно, даже не раздевшись, села в пышное кресло и так же медленно принялась рассматривать ночную высотную панораму за окном. Быстрота ее пресыщения от всего вокруг и нарастание вялого, гнетущего равнодушия за последний год стали ненормально велики. Пусть у нее и две жизни вместо одной, и человеческое ее время в действительности приближается к шестидесяти годам, но не от старческого же отупения с ней происходит подобная ерунда. Сейчас тоже шагнуть вниз с подоконника ей было раз плюнуть и ничуть не жаль, подумаешь, и что бы изменилось? Это даже не деградация души, а словно полное отсутствие цели у поездки, которую и называют жизнью человеческой. Как будто оборвалась питающая пуповина, связывавшая ее с настоящим, а будущее выглядело тоскливо однообразным и предсказуемым. Еще одна денежная куча, на которую можно накупить множество мертвого хлама, чужие люди вокруг, и что за радость ими командовать? Она для них никто, а они для нее ничто. Запереться в башне из слоновой кости и смотреть на мир исключительно свысока, вот как сейчас. Но в том-то и дело, что ее башня только – бетон и стекло, искусственное тепло от выключателя, и сидеть внутри нее так же скучно и бесполезно, как клоуну смешить облака на Эвересте. И спуститься из башни стекла и бетона также будет действием, лишенным смысла, потому что негде приземлиться.
И тут она вдруг подумала неожиданно о Соне и втором шансе, как много лет назад, но подумала уже про другое. Она ничего бы не смогла исправить ни теперь, ни тогда, потому что была исторгнута из мира, в котором остались долги и нужды в исправлении. Одна на голой земле и вне того, что могло бы утешить ее сердце. Она летела когда-то по бульварам Одессы, как Эринния мести, как судья и палач в одном лице, а обиталище Фемиды оказалось для нее запретным. Соня там, а она здесь, и она не Соня. И ей ни к чему, выходит, новая жизнь, а подавай ей старую, потому что в той только жизни и можно нечто изменить. Соня, да. Соня.