Рулетка еврейского квартала

Дымовская Алла

А Инга, бывшая Соня, и сама себе удивлялась. Никогда не считала себя и даже мысленно не воображала эдакой бизнес-вумен, а скорее, наоборот, полагала за истину собственную жизненную финансовую беспомощность. И вот пожалуйста. Четырех месяцев не прошло с того дня, как Марик протянул ей руку на садовой скамейке, а Инга уже руководит им в коммерческих предприятиях. Да что говорить, с ее помощью Марик постепенно перемещается из разряда мелких розничных спекулянтов в ряды крепких оптовых середняков. Сам же Марик давно уже не смотрел на Ингу как на несмышленую девчонку, случайно подобранную им на бульваре для минутных развлечений. Он и не понял, как так вышло, что шестнадцатилетняя свистушка потихоньку прибрала к рукам и его самого, и его «дело». Марик, звезд с небес никогда не хватавший, явно не замечал

ни взрослой трезвости суждений своей подруги, ни речевых, совсем недетских оборотов, ни яростной цепкости, иногда скользящей в ее взгляде, ни бешеного протеста, направленного неизвестно на что или кого.

Тогда, первого мая, пятнадцатилетняя Инга, само собой, отпив шампанского в парке Шевченко, поехала вместе с Мариком к нему домой, на улицу Шолома Алейхема, и не от бесстыдного распутства, а оттого, что деваться ей получалось совершенно некуда. Марик был рад и не рад одновременно. На первый взгляд, ему подфартило и он «зацепил» красивую, видную девчонку. А с другой стороны Луны, не хватало ему только статьи за совращение малолетних. И Марик по дороге домой еще в такси постарался выяснить с простодушной ненавязчивостью общественный статус своей подружки. На все его расспросы Инга отвечала только, что родителей у нее теперь нет и она совершенно свободный человек.

– Как это – нет? – не понял тогда Марик и заволновался: – Ты из дому сбежала, что ли?

– Не бойся, к тебе искать не придут. Да и не сбежала я, – успокоила его Инга.

– Сирота из детдома? Что-то непохоже, – засомневался Марик.

– Ни из какого я не из детдома. А родителей нет, и все. И в школу я не хожу. Форма – это так просто, для маскировки, – придумывала на ходу Инга, слабо представляя, что ей врать дальше.

– Это как же? – окончательно вошел в умственный ступор Марик.

– А так. Я потом объясню, это долго. Или хочешь меня высадить? – с обидой спросила Инга.

Марик не хотел. Девушка ему нравилась, и даже очень. Редкое сочетание: совсем молоденькая, а умная не по возрасту и загадочная. Только как это так может быть, что нет родителей?

У Марика оказалась однокомнатная каморка на Молдаванке в перенаселенном клоповнике без мусоропровода, явно выкроенная в отдельную жилплощадь из какой-то другой, многокомнатной квартиры. Позднее в самодельное жилище провели воду и канализацию, отгородив дальний угол фанерой, а кухню заменяла электрическая плитка с двумя спиралями. Не коммуналка, и то хорошо. Вообще-то таких квартир в Одессе было великое множество, кое-как перестроенных из дореволюционных доходных домов. По сравнению с Мариком семья Рудашевых жила просто в царских условиях. Но Инге, собравшейся в худшем случае ночевать на вокзале, каморка показалась раем в миниатюре. Ей, несмотря ни на что, все теперь казалось Эдемом и Землей обетованной. Тем более что дом № 6 по бывшей Мясоедовской был знаменит. Именно в этом доме и в этом дворе проживал некогда легендарный Мишка Япончик. Забубенный грабитель, аферист и ворюга, Мишка, однако, за порядком в доме следил. И дворовая арка в те времена была украшена не менее легендарными по своей красоте чугунными воротами. При Мишке ворота цвели и сияли начищенными бляшками, а после его смерти, уже при Советской власти, на второй же день пропали неведомо куда. А дом, как был в дореволюционные годы населен исключительно мизераблями и одесскими апашами, так и по сей день свято давал приют в своих стенах сомнительным и скандальным элементам. Впрочем, дом Мишки Япончика, где все еще витал его посмертный дух, уголовку не жаловал и своих не выдавал, хотя в парадном запросто можно было схлопотать бутылкой по голове в виде дружественной соседской мести.

А у себя дома Марик засмущался, явно не зная, что ему делать с гостьей. Сразу тащить в постель неудобно, да и не тот случай. Постель, в данном интерьерном варианте широкая квадратная тахта, заменяла Марику и стол, и отчасти платяной шкаф, и прежде чем кого-то куда-то тащить, следовало сперва убрать хлам хотя бы на пол. Но Инга уже решила здесь обосноваться. И каморка, и Марик, и его тахта бездомную самоубийцу вполне устраивали. И она, чтобы разрядить обстановку, спросила Марика, не найдется ли у него еще чего-нибудь выпить? Тут же, к их общей радости, в глубинах ветхого секретера обнаружилась бутылка вермута, и дело пошло.

А спустя час голая, пьяная и бесшабашная впервые в жизни Инга уже лежала в горячих объятиях пылкого Марика, когда вдруг вспомнила одно пикантное обстоятельство. Она же теперь снова девушка, вот чудеса! И задним умом подумала, что не стоит ей сейчас демонстрировать особенную прыть или опытность, а лучше явить некоторую девичью скромность. Впрочем, какая там опытность. Весь ее опыт остался на Бориса Галушкина в лице одного-единственного бывшего мужа Левы, и опытом это было трудно назвать. Механический секс порядочных и замученных проблемами людей, к тому же один из которых хронически равнодушен к другому. Без фантазий и страсти, а в последнее время – в старательной тишине рядом с Димкиной кроваткой. Но и до рождения Димки тоже было так. Лева делал свое дело, взгромоздясь сверху, она терпела и молчала. Зато пристойно, чинно и благородно. Бабушка была бы довольна.

А теперь она получала удовольствие, да еще какое. Марик или не Марик, какая разница, хотя и Марик был хорош. Но разве можно сравнить вольную, почти животную любовь под алкогольным кайфом с прежним обыденным и скучным законным совокуплением, напоминавшим по форме принудительный, унылый социалистический труд. Инге даже захотелось смеяться, и она захихикала, замурлыкала, чем вызвала у Марика новый приступ пылкой страсти. А потом она уснула, без мыслей и забот.

И, видит бог, проспала до утра. Марик и не думал ее будить и выгонять. Напротив, когда Инга проснулась, накормил ее завтраком, нелепым и холостяцким. Бутерброды с сыром и помидорами и тонизирующий напиток «Байкал», теплый и шипучий. Холодильника в его каморке не имелось. А Инга и тому была рада. Ей впервые в жизни молодой и красивый мужчина подавал завтрак в постель. Справедливости ради надо заметить, что более завтрак подавать все равно было некуда, Марик и сам ел на тахте, благо стол в его хоромах тоже отсутствовал. А самое главное, Марик явно не собирался отпускать ее от себя просто так, и, видимо, ему хотелось удержать свою гостью как можно дольше. Однако Инге уже следовало и объясниться. Пока ела бутерброды, соображала. Парень не из далеких и не мыслитель, потому и легенда может содержать в себе фантастические, в принципе непроверяемые элементы. И тут Инге пришла в голову идея, по сути сумасшедшая, но навеянная эмигрантским прошлым некоторых ее еврейских родственников.

– А знаешь, я и вправду сбежала. Только не из дома, а от родителей, – не дожидаясь расспросов, вдруг выпалила Инга, покончив с очередным сырным бутербродом.

– А есть разница? – спросил ее Марик, живо заинтересовавшийся предложенной темой.

– Есть. Мои родители – эмигранты. Получили израильскую визу и сейчас уже летят самолетом в Вену. По крайней мере, я на это очень надеюсь. А я от них сбежала на вокзале. Выпрыгнула из вагона, когда московский поезд тронулся. Они и не заметили. Не хочу я ни в Израиль, ни в Америку.

– Да они тебя, наверное, с фонарями ищут! А ты говоришь, летят в Вену! – удивился Марик.

– Дурак ты, а еще одессит! У них же виза и билеты, скажешь тоже. И документы они сдали, и квартиру, и вообще. Они даже не граждане Советского Союза. Если они пропустят самолет, то все. Останутся вне закона, а денег у нас на другие билеты нет и жить в Москве тоже негде. Еще старенькая бабушка и младшая сестра, ей год всего, – для убедительности насочиняла Инга. – Нет, они уже в Вену летят или прилетели. Переживают, конечно. Но я их предупреждала, что никуда не поеду, а они не верили.

– И что ты теперь будешь делать? Снова в школу пойдешь? – с отмороженным видом спросил Марик, совершенно утративший всякое соображение от ее сказочной брехни. Как можно выпрыгнуть из вагона в парадной школьной форме и с комсомольским значком, если ты едешь в Америку! Но Марика этот казус повествования нимало не смутил.

– Какая школа, ты что? У меня ведь тоже нет никаких документов! Всю семью лишили гражданства, и я теперь как бы не существую. Нет меня, и все!

– Да-а, это яйцо всмятку! – присвистнул Марик. – Может, тебе пойти сдаться? Только не к мусорам. А лучше в райком или в Политбюро написать. Мол, так и так, желаю жить при коммунизме и строить там…, ну, чего-нибудь…