Румянцев-Задунайский
Шрифт:
— Прошу позволения, — поднялся генерал Сибельский. — На каком основании ваше высокопревосходительство изволили заключить, что в армии не хватает фуража?
— На основании поданных мне рапортов.
— Каких рапортов? Я лично такого рапорта не представлял.
Апраксин не ответил.
— Прошу высказаться, господа, — обратился он к собравшимся.
Высказываться, однако, никто не решался. Все ждали дополнительных разъяснений. Такие разъяснения мог дать граф Панин, ездивший в Петербург с реляцией и побывавший на приеме у государыни.
Слово снова взял генерал Сибельский. С темпераментом саксонца он заявил, что, по имеющимся у него сведениям, армия обеспечена фуражом в достаточном количестве, и это не может служить поводом для отступления. Генерал призывал идти на Кенигсберг. Овладев этим крупнейшим портовым городом, армия получила бы в свое распоряжение и фураж, и продовольствие, которыми забиты портовые склады. Кроме того, расположившись в сем городе, армия стала бы получать все необходимое из Петербурга по морю.
— Не отступать, а идти вперед — вот наш долг, — с жаром говорил Сибельский. — Подумайте, что скажут о России ее союзники, если вернемся обратно за Неман? Со стороны России по отношению к союзникам это явится прямым предательством.
Пока Сибельский произносил речь, Апраксин все время вертел головой, как бы показывая этим, что слова оратора его совершенно не интересуют. Сибельский хотя и находился на русской службе, все-таки был саксонским генералом и, выражая свою позицию, болел за родную Саксонию, захваченную прусским королем. Апраксин, видимо, был уверен, что ему, этому чужестранцу, не удастся склонить на свою сторону русских военачальников.
Но вот взял слово Румянцев.
— Генерал Сибельский, — начал он, — привел такие доводы, которые трудно отвергнуть. — Но,— он сделал многозначительную паузу и продолжал, в упор глядя на Апраксина, — прежде чем высказать свое мнение о том, как нам поступить, я хотел бы узнать, от кого исходит решение об отводе армии за Неман — от Конференции или от вашего высокографского сиятельства?
— Я никогда не принимал решений, которые не согласуются с решениями Конференции или указами ее императорского величества, — резко, с вызовом ответил Апраксин.
В палатке задвигались, зашушукались. Наконец-то все стало ясно: указание об отходе доставлено из Петербурга. А раз так, то и обсуждать больше нечего…
Военный совет закончился. Выходя из палатки, Румянцев взял за рукав князя Голицына:
— Ты что-нибудь понимаешь из того, что делается?
— Наверное, не больше, чем ты, — усмехнулся князь.
Удалившись на такое расстояние, что их уже не могли слышать, князь сказал:
— Панин проговорился одному человеку о тяжелой болезни императрицы. Считают, что она не выживет. Если отход армии связан с этим, тогда…
— Что тогда?
Голицын вместо ответа покачал головой.
Именем главнокомандующего Румянцеву было приказано, не мешкая, выехать с командой к реке Неман, определить наиболее удобные места для переправы
На Немане Румянцев пробыл один день. Организовав строительство двух понтонных мостов и сделав необходимые распоряжения, связанные с подготовкой к переправе обозов и людей, он поехал обратно, навстречу отступавшей армии. По его расчетам, армия должна была находиться где-то в районе реки Прегель, и он думал встретиться с нею не раньше чем через двое суток. В дороге, кроме небольшого отряда охраны, его сопровождали адъютант Ильин и денщик Захарка. Ехали без спешки. Собственно, спешить было некуда. Не все ли равно, в каком месте присоединиться к армии?
Румянцев чувствовал себя опустошенным. То, что в нем кипело когда-то, остыло, и он уже не испытывал прежнего интереса к своему делу. Дорогой он думал о доме, о жене, детях, о том, что плохо поступал, задерживаясь с ответами на письма жены, а то и вовсе не отвечая. Два года как расстался с семьей. Дети, должно быть, крепко подросли… «То, что возвращаемся в Россию, для меня даже лучше, — думал Румянцев. — Возьму отпуск, съезжу к своим, хоть отдохну немного».
— Ваше сиятельство, дым, — пробудил его от мыслей голос адъютанта.
Румянцев поднял голову и увидел вдали сизоватые облачка. Вскоре показалась толпа вооруженных людей.
Румянцев пришпорил коня и поскакал им навстречу. То были действительно русские солдаты — человек сорок, не меньше. Шли без строя, кто как. Их лица выражали усталость и безразличие. Даже появление генерала не заставило их выровняться.
— Какого полка? — строго спросил Румянцев.
— Нижегородского.
— Где ваши офицеры?
Солдаты виновато переглянулись между собой.
— Где офицеры, спрашиваю?
— Нету офицеров, ваше высокоблагородие, — ответил солдат с попорченным лицом, — одни мы…
— Затерялись офицеры-то, — вмешался другой, с подбитым глазом. — Тут такая кутерьма!.. Пруссаков видимо-невидимо. Наши бегут, кто как может. Нету армии больше. Половину ее, говорят, пруссаки в полон взяли. И самого фельдмаршала тоже.
— Враки, — возразил рябой. — Это обоз пруссаки захватили. А сам он, фельдмаршал-то, сказывали, в речке утоп. Вместе с каретою…
Румянцеву стало смешно.
— Откуда пруссаков столько появилось? Мы же разбили их при Гросс-Егерсдорфе! Ну вот что, герои, — решил он, — с сей минуты командиром вашим будет подпоручик Ильин, и ваш долг повиноваться ему. Василий, — подозвал он адъютанта, — принимай команду. Сдашь их в полк, а потом разыщешь меня.
— Слушаюсь, ваше сиятельство, — ответил подпоручик.
Румянцев с Захаркой поскакали на дым. Горела небольшая деревушка, стоявшая на берегу неглубокого овражка между двумя лесочками. Пожар никто не тушил. Жителей не было видно: должно быть, спасались в лесу. У деревушки отдыхала небольшая воинская команда во главе с веснушчатым молоденьким капитаном.