Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Впереди светились огни, разбросанные почти по Всей — высоте, темной громадой возвышавшейся над Ларгой. То были костры неприятельского лагеря. По всему, турки еще не ведали о нависшей угрозе.
— Ну, с Богом, — вместо команды вполголоса произнес Румянцев.
Передовые каре двинулись вперед. Вскоре послышались первые выстрелы. Оказалось, наступавшие наткнулись на вражеских пикетчиков. Турки разрядили свои ружья, не заботясь о цели, вскочили на коней и в тот же миг растаяли в темноте.
— Время скрытного движения кончилось, — определил Румянцев.
Как
— Кажется, начинает светать, — оглядел небо Брюс, державшийся возле главнокомандующего.
Румянцев не ответил. Он был поглощен тем, что творилось в лагере. А творилось что-то подозрительное. Неприятельские пушки неожиданно смолкли, и тотчас перед ретраншементом стали сбиваться в кучу конники. Число конников росло с молниеносной быстротой, и вскоре они заняли собой все свободное пространство. Противник готовил кавалерийскую атаку.
— С ума сошли, — покачал головой Румянцев.
Противник допускал явную ошибку. Румянцев знал, что его передовые каре встретят неприятельскую конницу заградительным орудийным и ружейным огнем, и ей, лишенной огневого прикрытия своих войск, придется спасаться за пределами лагеря. Собственно, так оно и получилось. Понеся огромные потери и не причинив наступавшим войскам никакого вреда, конники отказались от атаки и умчались в долину Бибикул.
После бегства конницы турки возобновили огонь. На этот раз палили не только из пушек, но и из ружей.
— Что-то молчит Племянников, — встревожился Румянцев, — я не слышу его пушек.
Тем временем передовые каре продолжали продвигаться вперед. Когда до ретраншемента осталось не более двухсот шагов, солдаты залегли, и перестрелка усилилась.
— Мелисино ко мне, — крикнул Румянцев.
— Я здесь, ваше сиятельство.
Командир артиллерийской бригады генерал-майор Мелисино слыл в армии пушечным богом. Он превосходно знал артиллерийское дело и научил своих людей действовать быстро, точно поражать цель.
— Поставьте батареи между каре Репнина и Потемкина. Весь огонь на главный ретраншемент.
Мелисино не надо было повторять приказ. Не прошло и трех минут, как его батареи продвинулись почти к самой передней линии, развернулись между каре и повели такой губительный огонь, что пальба из главного ретраншемента сразу пошла на убыль.
— Что Племянников? — который раз спрашивал о второй дивизии Румянцев.
— Перешел Ларгу, ваше сиятельство. Выстраивается для атаки третьего и четвертого ретраншементов.
— Добро!
Румянцев был доволен. Коль Племянников начинает атаку, турки усиливать главный ретраншемент за счет левого фланга не будут. Наоборот, они постараются стянуть на тот фланг все, что у них есть.
Момент для решительного штурма назрел. Можно подавать сигнал. Но нет, надобно еще чуточку подождать. Надобно прежде обезопасить фланг и тыл главных сил от нападения неприятельской конницы с долины Бибикул. Не по домам же ускакали татары, могут вернуться в любой час, вернуться и ударить неожиданным образом…
— Яков Александрович, — обратился Румянцев к Брюсу, — отрядите в долину бригаду Римского-Корсакова. Надо запереть в ней татар.
В пороховом дыму появилось солнце. Вот уже и день начался. Каким он будет для противоборствующих армий? К чьим ногам положит лавры?
Румянцеву доложили, что татары из долины прогнаны, возможность нападения на тыл предотвращена.
— Теперь — в атаку! Вперед! Ура!
И земля будто дрогнула:
— Ура-а-а!..
Тысячеголосый клич, словно прибой, подхватил и поднял залегшие ряды и неудержимо кинул на вражеский ретраншемент.
— Ура-а-а-а!
Двести шагов. Это не так уж мало, если бежать в гору. Но об этом ли сейчас думать? Рев голосов придает силы. Все бегут ровно, одной лавиной. Держись, туретчина!.. Еще одно усилие, и вот уже штыки залязгали в ретраншементе.
— Лупи, ребята! — разъяренно орет курносый гренадер и кидается на турка, пытающегося защититься ружьем. Турок роняет ружье и приседает на дно окопа. Удар прикладом, и вот он уже на боку. В атаке разбираться некогда — кого щадить, кого не щадить. Штыки, ятаганы, шпаги, кинжалы — все в ходу.
— Лупи, ребята!
В этом кличе не было ненависти, не было жажды крови, а была этакая удаль, какая иногда прорывается даже в деревенских играх — побоищах на масленицу, когда одна улица идет с кулаками на другую, стенка на стенку. Но там, в том побоище в ходу только кулаки. А тут ружья, штыки. Да и за спиной наступавших была уже не улица, честь которой следовало отстоять, а была вся Русь, народ, к которому они принадлежали.
— Лупи, ребята!
Нет, устоять против такого штурма не хватит никаких сил. Кое-кто из турок уже поднял руки. Но многие еще не сдаются. Оглядываются на третий и четвертый ретраншементы. Там есть свежие силы, там есть пушки, там можно закрепиться, остановить наконец этих русских. Но отступать туда, кажется, уже поздно… Те ретраншементы тоже атакованы, только с другой стороны.
Русские брали верх. Они уже хозяйничали во всем лагере. Их голоса гремели как набат:
— Ура, братцы!
— Ура-а-а!..
В руках турок оставался единственный ретраншемент. Но сколько еще можно обороняться? Русские впереди, русские справа, русские позади…
— Алла-а-а!.. — огласился ретраншемент нестройным хором обреченных. Боясь быть окруженными, они выскочили из ретраншемента и, бросая на ходу оружие, чтобы легче бежать, устремились под гору к Пруту. Бежали так быстро, что русским пехотинцам, отдавшим силы в рукопашных схватках, догнать их было невозможно.