Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Фридрих не ошибся в своем предположении. На другой день, едва он успел принять первый завтрак, ему доложили о просьбе австрийского министра быть принятым для беседы касательно посредничества в заключении мира между Турцией и Россией. Кауниц имел рассеянный вид, говоривший о том, что он не так уж спокойно спал в минувшую ночь. Он говорил вяло, нехотя, говорил о том, что роль посредника его лично не устраивает и что с этой ролью лучше выступить прусскому министру, поскольку Пруссия имеет с Россией дружественные отношения.
— Австрии лучше подождать, — сказал Кауниц. — Мы примем
— От державы-победительницы такой просьбы может и не последовать, — заметил Фридрих.
— Насколько мне известно, Россия еще не победила и вряд ли победит.
Фридрих пропустил это мимо ушей.
— При предложении о мире несомненно возникнет вопрос о территориальных притязаниях. Россия, возможно, попытается сохранить за собой завоеванные провинции, в частности Молдавию и Валахию.
— Австрия не допустит соседства русских по Молдавии и Валахии! — не совладал с собой Кауниц.
Дав ему остыть, Фридрих сказал, что Пруссия, как и Австрия, против того, чтобы Россия получила часть турецких провинций. У России и без того хватает земли. Но если бы Россия захотела закончить войну не иначе, как с большими для себя выгодами, то было бы справедливо, чтобы и Австрия с Пруссией получили бы столько же выгод для сохранения общего равновесия, существующего между тремя державами. Короче говоря, если он, король, и согласится на какие-то территориальные приобретения Россией, то только в том случае, если Австрия и Пруссия, как главные державы-умиротворительницы, получат свою долю. При этих словах его взгляд встретился со взглядом австрийского министра.
— Мне кажется, — сказал Кауниц, — по этому вопросу нам следует поддерживать близкие отношения.
Фридрих просиял. Слава Богу! Наконец-то лед тронулся. Согласие Австрии на раздел Польши, можно сказать, обеспечено. Правда, выкладывать карты еще рано, но ведь все еще будет!..
Остался доволен и Кауниц. Он понял, что, хотя Пруссия и остается верной союзническому договору с Россией, русские интересы ей абсолютно безразличны, что ради собственных выгод она может изменить им в любой момент.
Прусский король и австрийский министр расстались как друзья. Дальнейшее пребывание в Нейштадте, теперь уже не имело смысла. Король приказал своим готовиться в дорогу. В тот же день он нанес прощальный визит императору Иосифу и выехал домой.
В Берлине его встретил брат принц Генрих.
— Я всю дорогу думал о тебе, — сказал ему король. — Тебе придется поехать в Россию.
— В Россию? Но меня, кажется, туда не приглашали.
— Это устроить не так трудно. Мы сообщим, что едешь в Швецию. И они тебя пригласят, поскольку будешь там рядом.
— А если не пригласят?
— Продвижение наших кордонов в Польше вызвало у русских сомнения относительно нашей политики. А где сомнения, там непременно появляется желание их рассеять.
— Положим, приглашение поступит, — помолчав, согласился принц. — А что мне там следует делать?
Король рассказал о своем плане расширения границ Пруссии за счет польских провинций. Генрих выслушал его с сомнением.
— Вы достигли
— Наши беседы не касались Польши, — отвечал король. — Говорить об этом рано. К тому же нам выгодно создать мнение, что план раздела Польши исходит не от нас, а от России.
— И об этом должен позаботиться я?
— Насколько возможно. — Король посмотрел на него строго и продолжал: — На месте действуй по усмотрению. Не забывай об осторожности. Помни правило: когда недостает неопровержимых доказательств, лучше выражаться лаконично и не слишком разъяснять дело.
Сборы были недолги, и вот в один из благодатных осенних дней его высочество покатил в карете на Штеттин, где уже стояла на якоре королевская яхта. Он прибыл в Стокгольм спустя неделю после отплытия, а еще через неделю его посетил русский посол, который передал ему приглашение императрицы Екатерины II посетить Петербург.
Подготовка конфедератов к военным действиям шла вовсю. Дюмурье знал свое дело. Получив от французского правительства 300 тысяч ливров, он закупил десятки тысяч ружей. В Венгрии, Австрии и Пруссии шла вербовка волонтеров. Из Франции в его распоряжение прибыло более ста солдат и офицеров, с помощью которых он рассчитывал обучить военному делу формируемое войско.
Не сидели сложа руки и предводители конфедератов. Они готовили своих крестьян в ополчение. Плохо только то, что среди них не было единства. Про дисциплину и говорить нечего: что ни пан, то сам себе начальник. Здравый смысл подсказывал им признать вождем кого-нибудь одного. Но кого? В условиях страшного соперничества решить этот вопрос было не так-то просто. В вожди лезли чуть ли не все паны. Выскажешься за одного, станешь врагом других.
Дюмурье решил, что конфедератам лучше всего признать своим вождем кого-нибудь из иностранцев, и он указал им на принца Карла Саксонского, с которым не прерывал связи с момента их знакомства. Карл пообещал конфедератам, в случае одобрения его кандидатуры, выставить к весне 3000 саксонских войск, и вопрос о вожде наконец-то был решен. Вождя отказался признать один только Пулавский, который заявил, что он сам себе пан и вообще не желает подчиняться какой-либо власти.
Беда в одиночку не ходит. Не успел Дюмурье уладить вопрос о предводителе конфедератов, как возникла новая трудность. Из Варшавы в Эпириеш прибыл некий Макроновский и объявил о решении короля Станислава объединить все конфедерации в одну и стать их единоличным руководителем. Дюмурье вначале отнесся к этому сообщению с иронией.
— А что будет с теми, которые не пожелают испытать удовольствия соединиться с ним? — спросил он сановника.
— Король объявит их бунтовщиками и изменниками.
— Тогда я не завидую его величеству: ему придется объявить бунтовщиками всех поляков.
— Не спешите, месье, — осадил его Макроновский. — Насколько мне известно, конфедераты сами изъявили желание видеть короля своим руководителем.
— Да, это было, — подтвердили собравшиеся вокруг конфедераты. Среди них стали раздаваться голоса: — Решение короля меняет положение. Если король желает быть с нами, мы соединимся с ним.