Русь на Мурмане
Шрифт:
Язвы на тулове заживали, отпадали сухие корочки. Ушла чернота с глазниц. Тело наполнялось свежей силой. Митроха принуждал себя накрепко забыть все, что было в веже лопского нойда и в черной стране мертвых. Но однажды понял, что бесследно эта бывальщина, приключившаяся с ним, не исчезнет. Что-то осталось навсегда, как некая метина.
Это было видение, пришедшее наяву, когда он сидел во дворе дома. Думал про то, что так и не узнал у колдуна, о чем молчат знаки тайнописи на гривне. Внезапно закружило голову, и река, дальние амбары, тайбола поплыли. Вместо них встало совсем иное. Митроха будто летел медленно в небе и зрел внизу две светлые ленты рек, сходящихся углом. В месте их слияния раскидало по берегу лопарские шалаши, крытые оленьими шкурами. Из речных объятий вода текла широко, привольно. Берега морской губы расходились все дальше, их резали поперек губы помельче, лахты, крутые щельи, длинные изгибистые скалы, раскрашенные в зелень. Одна скала остановила на себе взор Митрохи. На ее плоской вершине темнела жирная каменная туша лопского сейда. Неведомая сила придала ему грубое подобие сидящего человека с низко опущенной головой. Возле камня были навалены горкой оленьи рога.
Видение расплылось и пропало. Митроха, схватившись за голову, ладонями до боли давил на глазницы.
Никогда эта земля и ее темное колдовство не отпустят его. Даже если он убежит за тысячу верст отсюда.
Золотая гривна каким-то образом ответила ему. Разгадка ее была на тех пустынных берегах…
Часть вторая. Северная вольница
Лето 1514-е
1
Девка-холопка перекусила хвост нитки и ловко вдела в иглу новую.
– Щастлива боярышня-от наша! За мужем, за боярином в Москови дородно жить будет, в палатах богатяшших…
– Скольки ж это от Колмогор до Москови? – подняла голову от шитья другая девка. – Верст-та тышшу але поболе?
– Эка даль. Аки сирота тамо будет, – жалостливо вздохнула третья. – Отца-то с матерью ужо не видать. А быват, забижать почнет родня московска? Кто нашу горлицу пригреет?..
– Ну цего брешешь-то, Марфутка? На-ко помолци, – окоротила ее первая девка, подшивавшая подол сарафана у грустившей на высоком сиденьице боярышни. – Муж-то рази женку не пригрет? Да ешшо какая тут тебе сирота? Наша Алена Акинфовна вона скольки приданова повезет тудысь!
Она махнула рукой с иголкой на большой отверстый ларь с вываленной прямо на пол горой одежи: сарафанов, летников, опашней, шугаев, шушунов, из бархату, атласу, зендени, сукмани, тафтяных, мухояровых, с меховой оторочкой, серебряными и стеклянными пуговками, с жемчужной вышивкой, с золотым шитьем.
Из глаз хозяйки девичьей светелки полились мокрые дорожки. Холопка, бросив подол с иглой, выхватила из рукава утиральник и бросилась промокать ей лицо.
– А слезыньки-то рано лить, боярышня, – принялась выговаривать госпоже. – Двои седмицы до Петропавла ешшо в девках ходить, воля девицья разлелееццо ешшо. На девишнике невестину жалостницу с подружками потягнете, а ноне никако нельзя. Ноне опосле обеду сваты жениховы придут, смотреть будут товар для купца свово, высматривать невестушку нашу белояру, дородну красу нашу, ненаглядну. А коли опухшо личико увидят да жениху обскажут про Несмеяну Заплаканну, вдруг он да раздумат жениться-от?..
– А разве не сговорено еще, Агапка? – Девица схватила холопку за руку, взволновавшись надеждой. – Впрямь ли может передумать? Уж я бы тогда и расстаралась не глянуться-то сватам!
– Ии, Алена Акинфовна, – будто даже обиделась Агапка, – как же не сговорено, когдысь ешшо зимой отцы ваши уладились. А сватам положено, как без сватов. Да грех тако думать-то, боярышня. Жених-от у нас справной, пригож молодеч, роду боярскова…
– Я сама из боярского роду, – вскинула подбородок Алена Акинфиевна. – Дед мой на новгородском вече сидел. А в ихнем роду боярство сто лет как быльем поросло… И надо ж было ему в церкве-то меня углядеть! – Невеста снова поникла. – А я-то и не знаю, каков сам, не видала толком. Да что и знать – нелюб он мне сразу!
– Анде, так-то ужо сразу? – округлила очи Агапка, снова откусила нитку и подхватилась с полу.
Раскрыла на поставце скрыню-невеличку, расцвеченную узорами, полюбовалась вынутыми серьгами из поморского жемчуга. В каждой висюльке было по редкостной черной жемчужине, увенчивавшей розово-сиреневые нанизи.
Агапка отодвинула девку, убиравшую косу невесты лентами, и приложила серьги к ушкам госпожи. Тут же под нос Алене Акинфиевне сунули зеркальце.
– А он-то ждет не дождецце, когдысь его дроля любая с ним под венеч станет! Дары-от каки засылат!
Хозяйка равнодушно отринула и зеркальце, и серьги. Холопка с укором спрятала женихов подарок в скрыню:
– И так ужо батюшка спридержал тебя в девках, боярышня. Старших выдал, а про меньшую, быват, забыл. Семнаццать летов поди. Быват, церез год-другой и не глянет никто.
– А на что мне, чтоб кто глядел, кроме…
Алена прикусила губу. Девка-холопка задумчиво погрызла костяшку пальца.
– А пусти-ко меня, боярышня, до пристаней. Нонеца по двору баяли, лодья Митрея Хабарова из Кандалухи пришла. Дак я погляжу, нет ли тама кого знакомова-то, из холопья, цто в поход с ним ходили в Норвегу, по лопску дань. Больно уж про Норвегу-ту спослушать охотце. А может, и подароцек какой перепадет, – бесстыже хихикнула Агапка.
Невеста, бурно задышав, едва дождалась, когда холопка договорит. Чуть не вскочила с сиденья, но удержалась, зарозовела.
– Побежи, Агапка, – кивнула по-хозяйски, однако пряча глаза. – Разузнай хорошенько. А может, и то узнашь, пожалует ли Митрий Данилович к батюшке, как прежде захаживал. Впрямь любопытно-то, как норвецкой поход удался, добром ли, не было ль худа.
И голос не дрожал, справилась с собою.
– Ой, цего скажу-то! – спохватилась холопка, стращая взором и прочих девок, и боярышню. – Бают, будто лодья на парусах пришла, а ветру-то надысь с самого утрецка нету, затишшо!
Ее товарки повтыкали иголки в шитье и разинули рты.
– Не зря шепчут, будтысь он, Митрий-то, с ворожбой знаецце. И удаця у него завсегда на хвосте сидит!..
– Что мелешь, Агафья! – осерчала Алена Акинфиевна. – Дура бестолковая, плетёха пусторотая. Всякий помор, который море, что поле, пашет, знат, как ветер раздразнить себе в прибыток.
– Да не всяк-то умет! – вздорно перечила девка. – А так, цтоб только ему дуло в парус, а вокруг тишь стояла, кто горазд? Лопски колдуны так могут, от них и взял.
– А даром ли у него и женки-то нету, – подбавила одна из швей. – А ужо средовек. Кто ж такому свою кровиноцку отдаст?
– Ну заблеяли, ровно овчи. – Боярышня нахмурила чистый девичий лоб под бисерным очельем. – Агапка! Допрежь пристаней сбегай на двор к Басенцовым, кликни Ивашку да скажи, что зову его. Пускай тотчас придет, коли делом не привязан.
– Бежу!
Алена Акинфиевна с дрожащей на устах грустной полуулыбкой открыла дареный женихом ларчик и будто невзначай просыпала на пол жемчужные серьги.