Русь неопалимая
Шрифт:
– А тебе, Рогнедка, не обидно, что мы оказались ему не нужны? – не унималась Мальфрида.
– Ну, я то остаюсь рядом, есть надежда, когда ему надоест царевна, он ко мне приедет!
– Ну, тебя-то он раньше всех отправил в Изяславль и назначил твоего сына князем Полоцким, а остальных что ж так раскидал по сторонам? Куда он их отправил-то,
не знаешь?
– Как куда? Ярослава с пестуном-кормильцем в Ростов шлёт. Всеволода на Волынь во Владимир.
– А моему Святославу Овруч назначил. К древлянам едем, я их страсть как боюсь?
– Почему?
– Так ты же слышала, как князь Древлянский великого князя Киевского
– Наша гречанка-монахиня со Святополком едут в Туров. Аделька со Станиславом в Смоленск, Владимир там ему выделил удел. Олову с Вышеславом и Добрыней отправил в Новгород, – сказала Рогнеда, – это всё, что я знаю.
– А знаешь, какой подарок Владимир своей Аделичке преподнёс? – ехидно прищурившись, спросила Мальфрида.
– Не знаю. И какой же? – Рогнеда вопросительно посмотрела на княгиню.
– Её сыночка-то, Мстислава, в Тмутаракань собрался заслать.
– Да ты что?! Это же за печенежским полем, где-то за морем! А что Аделя? – ужаснулась Рогнеда.
– А что Аделя! Ревёт как корова. Ей же нонче хоть разорвись, сердце-то у матери не камень! Станислава в Смоленск, Судислава в Псков, а Мстислава вон за тридевять земель. Там же касоги. Они примучат мальчонку за деда Святослава. Правда пестуном с ним едет Сфенг, этот не даст парнишку в обиду, вырастит зубастого, научит обороняться.
– Ну, коли не наскочат на печенегов, доберутся. Аделю жалко, теперь уж вряд ли увидится с сыновьями, – посочувствовала Рогнеда.
– Да-а-а, а ты посчитай, сколь у нашего муженька сыновей! Вырастут, и начнётся между ними сеча за великокняжеский стол.
– Не говори так, Мальфрида, даже слушать страшно!
– Ага! Самой страшно, а ты забыла, кто мужа нашей гречанки-монашки извёл? Вот то-то. Родной братец, наш новоженец, чтоб у него там всё отсохло.
К вечеру, когда солнце клонилось к окоёму, все покрестились и почти разошлись с берега, а святые отцы еле передвигая от усталости ноги стали собирать свои церковные принадлежности. Владимир Святославич оставил своё многочисленное семейство и с тремя крепкими дружинниками пошёл на берег. Он широкими шагами спустился в Подол, подошёл к священникам.
– Спасибо вам, святые отцы, за великий почин. Пойдёмте ко мне в терем, в трапезной стол накрыт, поснедаем, медов отведаете моих, да брашно 2 .
Он направился в гору к воротам. Священники потянулись за ним. Владимир Святославич взглянул вверх на курган, увидел там головёнки сыновей своих и жён, приветно помахал им рукой.
– Наконец-то своих заметил новоженец наш, – ехидно молвила Мальфрида.
Княжичи в ответ дружно замахали отцу руками, закричали вразнобой каждый своё. Но ни одна княгиня и головой не кивнула.
2
Брашно – еда.
Отужинав, священники поблагодарили князя и ушли. Жёны тоже разошлись по своим опочивальням, детей ещё раньше няньки-мамки увели и уложили спать. Проводив гостей, Анна пошла к себе в опочивальню, даже не оглянувшись на Владимира. Он посмотрел ей вслед и ухмыльнулся, налил себе хмельного мёду, выпил, встал из-за стола и, покинув трапезную, направился в опочивальню к Анне.
Анна, когда князь привёз её в свой терем, вначале была к нему холодна, но на своём ложе благосклонно принимала, да и могла ли она отказать князю, когда он выполнил
– Выйди, я сам помогу княгине!
– Князь! Ты когда своих бывших жён отправишь по их уделам? А то дождёшься, что из-за них без Страшного суда прямым маршем за грехи в ад отправишься! Куда только Господь смотрит!
– Но Господь же сказал: «Люби ближних своих!»
– Не богохульствуй, князь! Господь сказал: «Возлюби ближних своих!»
– Так ты за моих бывших жён, лада моя, мне ад пророчишь? Ты у меня одна, к бывшим жёнам я ни-ни, уже давно ни ногой!
– Хочешь сказать, князь, что вот это всё только моё? – она обмахнула рукой по кругу его внушительную статную фигуру.
Он подошёл к Анне и сел рядом на её ложе. Осторожно обнял обнажённые плечи. Она показалась ему грустной. Её обаяние было сильнее, чем ему представлялось. Он тянулся к ней, как ребёнок тянется к новой яркой игрушке и, даже, не мог подумать, что это гордая, казалось бы, неприступная княгиня, уже вкусившая сладостных ощущений, которые давал ей супруг, ждёт его с нетерпением, сжигаемая страстным огнём.
– Аннушка! Ты чем-то встревожена? Скажи, может, я смогу тебе помочь.
– Я скучаю без тебя, а ещё ревную к твоим бывшим, – сказала она тихо, опустив глаза.
– Быль молодцу не укор, а тебя я не отдам никому, не продам за все сокровища земные. Мне за тебя заплатить мало станет жизни человеческой. Лебедь белая! Краса не-наглядная, солнышко моё! Мне нужна только ты, девочка моя, ради тебя я готов на что угодно! – улыбнулся он. – Давай, я помогу тебе раздеться.
– Нет уж… лучше не надо…, я сама…
Анна опустила голову. Она была молода и не знала, что тот огонь, который она вдруг с некоторых пор стала ощущать при виде князя, огонь любви и страсти, той страсти, которой предаваться с мужем не грех не только ради того, чтобы одарить его наследником, но и ради счастья быть с любимым. Она взяла его руку и положила себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом и прикрыла глаза. Владимир, почувствовав под своей ладонью упругую девичью грудь, почувствовал, как сильно бьётся её сердечко, обнял свободной рукой, нежную и стройную, тянущуюся к нему, как полевой цветок к солнцу и стал целовать, слегка прикасаясь к приоткрытым губам. Она, вцепившись в кафтан, притянула его к себе, и тогда Владимир стал целовать её так, словно завтра должен наступить конец света и надо всё успеть, потом отодвинулся, сдёрнул с неё рубашку, она быстро прикрыла руками груди. Он убрал её руки.
– Аннушка, не надо прятать от меня свою красоту, я же твой муж.
Она схватила покрывало, и прикрылась им.
– Я пока так, я потом…, потом, когда привыкну.
Князь смотрел на свою молодую супругу и будто кто-то перекрыл кислород. Это был тот случай, когда от женской красоты перехватывает дыхание и земля уходит из-под ног. Он быстро скинул с себя одежду, подхватил Анну на руки, положил на ложе, лёг рядом и крепко прижал её к себе. Они слились так неожиданно и естественно, что в первый миг даже этого не поняли, дыхание смешивалось, превращаясь в сладострастный стон…