Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова»)

Каревин Александр

Знаменитый «батько» Махно в написанных уже в эмиграции мемуарах вспоминал, что когда агитаторы Центральной Рады на митингах пропагандировали идею борьбы с «кацапами — гнобителями мови», то «такая идея оскорбляла крестьян. Они стягивали с трибуны проповедников и били как врагов братского единения украинского народа с русским» ^{251}. Нестор Иванович, наверное, и представить себе не мог, что спустя десятилетия некоторые публицисты его самого будут выставлять борцом за «украинскую национальную идею».

Другому «батьке», красному командиру В. Н. Боженко, памятному людям старшего поколения по кинофильму «Щорс», как-то пришлось решать вопрос о показе украинского спектакля. (Время тогда

было такое, что деятельность театров зависела от усмотрения контролировавшего соответствующую территорию «батьки».) Посетив репетицию, Боженко вынес «вердикт»: «Пьесу разрешаю, но запрещаю как написанную на контрреволюционном языке». Иными словами, не имея претензий к содержанию пьесы, коренной украинец, уроженец глухого села Васыль Боженко, в отряде которого в основном находились украинские крестьяне, посчитал язык, на котором собирались ставить спектакль (то есть ту самую «рідну мову»), выдумкой Петлюры. Об этом случае на заседании Союзного ЦИК рассказал В.П. Затонский ^{252}.

Уместно привести и строки из воспоминаний В. К. Винниченко, возглавлявшего правительство Центральной Рады и петлюровской Директории. В январе 1918 года, спасаясь от наступающих красных отрядов, он бежал из Киева и, выдавая себя за обычного гражданина, восемь дней провел в поезде, тесно общаясь с крестьянами, рабочими и солдатами. «Я рекомендовал бы всем правителям и правительствам время от времени проехаться по своей земле в вагонах для скота, набитых их народом и, смешавшись с ним, послушать его,— писал потом украинский премьер-министр.— Это полезнее, чем несколько десятков совещаний с парламентскими фракциями. Я в то время уже не верил в особую симпатию народа к Центральной Раде. Но я никогда не думал, что могла быть в нем такая ненависть». Побеседовав с простыми украинцами, Винниченко был поражен тем, «с каким презрением, злостью, с каким мстительным издевательством говорили они о Центральной Раде, о генеральных секретарях, об их политике. Но что было в этом действительно тяжелое и страшное, так это то, что они вместе высмеивали и все украинское: язык, песню, школу, газету, книгу украинскую» ^{253}.

О том же пишет в воспоминаниях большевик И. К. Михайлов, возглавивший в начале 1918-го года (после установления советской власти) Таращанский уезд Киевской губернии. Ему пришлось налаживать там работу аппарата управления. Сделать это было чрезвычайно трудно, поскольку почти вся интеллигенция (т. е. образованная часть общества, из которой должны черпаться управленческие кадры) была против большевиков. Сотрудничать с новой властью согласились лишь несколько «национально сознательных» учителей, выдвинувших при этом условие, чтобы в работе органов власти использовался украинский язык. Договорились, что все воззвания к населению будут печататься на украинском языке (как пишет Михайлов: «на украинском-галицийском языке»), а внизу под украинским текстом будет расположен русский.

Именно так и было напечатано «воззвание главнокомандующего Красной гвардии товарища Крыленко с призывом вести самую отчаянную борьбу с немцами» (тогда как раз началось наступление германских войск, приглашенных на Украину удравшей из Киева Центральной Радой). Воззвание было разослано по всему уезду, а сам И. К. Михайлов вышел прогуляться по Тараще, чтоб посмотреть, «как будет относиться местное население к призыву. Останавливаюсь на улице у толпы, читающей на заборе наше воззвание. Читает кто-то громко по-галицийски. Все слушают.

— На яком же это собачьем языке напечатано? — спрашивают многие.

Кто-то начал читать воззвание по-русски.

— Во це по нашему напечатано,— как бы в один голос заявляют слушатели.

— Читай громче, теперь понимаем, а то не по нашему было. Будем бить немца, нам его не жалко! — заключают в конце собравшиеся» ^{254}.

Думается,

вышеприведенные примеры дают четкий ответ на вопрос: какой язык народ Малороссии на самом деле считал своим и как он воспринимал «рідну мову»? Неудивительно поэтому, что несмотря на все усилия и насилия Центральной Рады, гетмана Скоропадского и петлюровской Директории, быстрой украинизации не получилось.

Настоящий успех пришел к украинскому языку уже в советское время. Социалистический период истории Украины сегодня оценивается по-разному. Несомненно, однако, что именно за годы советской власти украинский язык, говоря словами видного мовознавца, пылкого украинизатора А. Н. Синявского, «из языка жменьки полулегальной интеллигенции до Октябрьской революции волей этой последней становится органом государственной жизни страны» ^{255}.

Разумеется, все случилось не в один миг. До революции малороссы сознавали себя такими же русскими, как и великороссы. Они и слышать не хотели о каком-то «украинском языке» и «украинской национальной идее». «Всякую украинофильскую пропаганду мы отвергаем, ибо никогда не считали и не считаем себя нерусскими, и с какой бы хитростью ни старались услужливые гг. Милюковы вселить в нас сознание розни с великороссами, им это не удастся. Мы, малороссы, как и великороссы, суть люди русские» ^{256},— говорил на заседании Государственной Думы депутат от Подольской губернии, крестьянин Андрийчук в ответ на попытку лидера российских либералов П. Н. Милюкова организовать в российском парламенте поддержку языковых «крестоносцев». «Мы — русские, и никто не вправе про нас сказать иначе» ^{257},— подчеркивал другой крестьянский депутат (и почти однофамилец предыдущего), представитель Волынской губернии Андрейчук.

Самостийные правители Украины столкнулись с острым нежеланием малороссов отделять себя в национальном отношении от великороссов. Отсутствие поддержки в народе вынудило вождей украинского движения отказаться от свободных всеукраинских выборов в Центральную Раду. «Мы на это не посмели решиться» ^{258},— признал М. С. Грушевский. Рада так и осталась сборищем «национально сознательных» деятелей, никого, кроме самих себя, не представлявших («Банда фанатиков, без всякого влияния» ^{259},— так охарактеризовал ее французский консул в Киеве).

Когда летом 1917 года Временное правительство предложило передать под контроль Центральной Рады все территории, население которых через свободно избранные органы местного самоуправления (как раз проходили выборы в местные органы власти) выскажется за автономию Украины, Грушевского и его соратников охватила паника. Они-то прекрасно знали о подлинной «популярности» в народе «украинской национальной идеи». В результате Рада быстро сговорилась с правительством Керенского, получив в свое распоряжение, вместо всей Украины, только часть ее (без Екатеринославской, Таврической, Харьковской и Херсонской губерний), зато без учета мнения населения.

Впрочем, мнение это выявилось во время начавшейся скоро гражданской войны. Большинство украинцев, принявших в ней участие, воевали в рядах красной или белой армий. Лозунги «самостийной Украины» почти не находили приверженцев. «„Самостийничество“ как политическая идея было настолько непопулярно,— свидетельствовал член Центральной Рады, а позднее — заместитель премьер-министра и министр внутренних дел в одном из петлюровских правительств А. Ф. Саликовский,— что даже в прошлом (т. е. 1917-м.— Авт.) году в начале октября на всеукраинском военном съезде в Киеве самостийники составляли самый маленький процент, и их появление на трибуне вызвало возмущение» ^{260}.