Русь залесская
Шрифт:
– Гляди-кась, Гаврила, сколь костров, а до Москвы ещё далече!
– понукая лошадь, сказал Демьян.
С Гаврилы слетела дремота. В темноте весело перемигивались костры, ржали кони.
– Смерды понаехали Москву рубить, - догадался Гаврила.
Демьян свернул с дороги.
– Тпру, приехали!
– Стой!
– крикнул Гаврила, ехавший позади.
Спрыгнув с телеги, он подошёл к ближнему
Сидевшие вокруг костра мужики замолкли, повернули к Гавриле головы.
– Откуда и куда, дядя?
Голос показался Гавриле знакомым. Он вгляделся в розовое от пламени лицо мужика, шагнул ближе. Другой мужик насмешливо сказал:
– Он, Петруха, вишь, тя признает!
– А что, признаю, хоть тому немало дён минуло!
– Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.
– Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали!
– снова насмешливо проронил другой мужик.
Гаврила вышел к свету, сказал:
– Ежели и чинили кому обиду, то вместе.
Левша вскочил, радостно воскликнул:
– Гаврила, живой, значит!
А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.
Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.
– Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?
– С ордынцем побратался, - ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.
– А что-то я Васятки и Серёги не вижу?
– спросил Гаврила.
Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:
– Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…
Гаврила печально промолвил:
– Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?
– Идём мы, куда и все.
– Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни.
– Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!
– То так, - поддакнул Гаврила и, обернувшись туда, где остановились односельчане, крикнул: - Жги костры, тут заночуем!
Москва строилась. Заново ставили дубовые кремлёвские стены, подновляли терема. Смерды из окрестных мест валили строевой лес, везли в Москву. Калита торопил. К плотницкому делу приставили не только городских умельцев и деревенских мужиков, но и воинов. С раннего утра по всей Москве стучат молотки, жужжат пилы. Иван Данилович в холщовой рубашке, ворот нараспашку, неумело тешет бревно. Острый топор то скользнёт поверху, то залезет в дерево.
Рядом ловко орудует топором молодой кудрявый мастер. Ровные щепки так и ложатся на землю. Настоянный на смоле воздух захватывает дух.
Чуть поодаль плотники заканчивают ставить избу.
Подошла толпа мужиков. С ними Данилка. Иван Данилович вогнал в сосну топор, рукавом смахнул со лба пот. Данилка указал на стоявшего рядом Гаврилу:
– Василискин отец смердов из своей деревни привёл.
Калита обежал быстрым взглядом толпу.
– Деревня большая, сколь же дворов?
Гаврила не успел ответить, как вперёд вышел Петруха.
– То не совсем так, велик князь. Не все тут из деревни. Из деревни вот они.
– Он указал на Гаврилу и его мужиков.
– А мы лесовики.
– Тати?
– Не тати. Кровь есть на нас, но токмо ордынская.
– Слух доходил, что разбой чинили вы и на боярских вотчинах.
Глядя в глаза Калите, Петруха твёрдо ответил:
– Случалось и так, велик князь.
Иван Данилович погладил бороду, вытащил запутавшуюся в волосах щепку. Снова, уже медленно, обвёл глазами толпу. И, обращаясь к Данилке, сказал:
– Отведи их, десятник, к дворскому. Тот приставит к делу, кто чему разумеет.
Глава 2
По тенистой дорожке ханского сада, потупив седую голову, брёл дед Петро. Нестерпимо болели ноги, ныла старая рана в груди, полученная давным-давно, в тот проклятый день, когда угоняли его из подмосковного леса в ордынский полон.
Дед Петро медленно переставлял узловатые ноги, время от времени останавливался в задумчивости и тут же снова шёл. В глубине сада, в густых зарослях, показалась маленькая глинобитная каморка с плоской восточной крышей. Лет двадцать назад оказал хан Узбек своему садовнику милость, разрешив построить жилье на ханском дворе.
У порога старая Фатьма, жена деда Петра. Над закопчённым казаном вилась струйка пара. Дед молча прошёл в каморку, лёг на прохладный пол. В нос назойливо лез запах бараньей похлёбки.
– Сколь лет не являлся в Сарай князь Александр, - прошептал старик, - выжидал и дождался-таки…
В каморку вошла Фатьма. Дед закрыл веки, продолжал думать молча.
«Хан Узбек гневен и зло долго таит, а вот гляди ты, Александру не токмо жизнь оставил, но и стол тверской вернул. Неспроста то… Сядет Александр Михалыч тверским князем, и сызнова начнётся старая свара за великое княжение меж тверским и московским князьями… Эх, князья, князья… - Дед Петро вздохнул.
– О себе лишь печётесь. А коли б не тянули вы розно, не торговали бы ордыне полонянами…»