Русалка
Шрифт:
— Джек!
— Да, милорд! — Джек, как проворная маленькая обезьянка, выбежал из прихожей.
— Надо привести ее в божеский вид.
— Не беспокойтесь; я пошлю парней за горячей водой, так что вовсе не обязательно звать горничную хозяйки.
— Да, — пробормотал Уорик. — И мы с веселым смехом поднимемся по лестнице и уединимся в своих покоях, ведь молодых нельзя разлучать даже на время обеда.
Джек исчез. Уорик выглянул в коридор, затем опять подошел к Ондайн. Она смотрела на него так, как будто он в самом деле сошел с ума.
— Что?..
— Иди сюда! — прогремел он командным голосом.
— Вы
Она испуганно осеклась. Граф с чувством выругался, подбежал к ней и, не обращая внимания на паутину и грязное платье, подхватил Ондайн на руки, прежде чем она успела что-нибудь возразить.
— Смейся! — приказал он.
— Смеяться?!
— Да, смейся! Обними меня за шею, смотри с обожанием мне в глаза, как будто не можешь оторваться. Прижмись…
— Не буду!
— Нет, будешь! И сделаешь это прямо сейчас!
Он подошел к двери с Ондайн, этой неблагодарной ношей, на руках и, откинув назад темноволосую голову, засмеялся густым, низким баритоном, звук которого разнесся далеко в вечернем воздухе. Ондайн крепче обняла его за шею, стараясь не упасть, и смотрела ему в глаза, как он приказал. Она понимала, что они должны показать всем, что все в порядке. Уорик намеревается действовать быстро и решительно, и она всего лишь актриса, которую он использует и которая на самом деле влюблена в своего мужа и всем сердцем желает доиграть свою роль до конца.
— Уорик!
Он шагал так стремительно! Она смеялась и казалась задыхающейся от страсти, пока он быстро нес её вверх по лестнице.
Они прошли мимо Матильды и Джека, который передавал ей приказ Уорика не тревожить молодых графа и графиню. Они прошли мимо Юстина, который как раз спускался по лестнице и улыбнулся, завидев их в таком прекрасном настроении. Юстин крикнул им напоследок что-то о семейных ссорах, которые стоят этого блаженного мига примирения.
Наконец они добрались до своих комнат, где Уорик поставил Ондайн на ноги и заторопился в ванную комнату. Он удовлетворенно вздохнул, когда увидел, что ванна наполнена водой, от которой поднимается пар.
— Иди! — подвал он Ондайн. — Я помогу тебе, ведь мы все равно не можем позвать твою горничную.
Ондайн вошла следом за ним, боясь — так боясь! — снять с себя платье, опасаясь, что его очередная прихоть принесет ее душе новые страдания. В ней и так почти не осталось гордости и достоинства.
— Спасибо, милорд, я справлюсь сама, — ответила она.
— Миледи, не испытывайте моего терпения! — огрызнулся Уорик, настигая се одним широким шагом и поворачивая так, чтобы было легче управиться с крючками и маленькими пуговками на платье и шнуровкой корсета под ним.
Ондайн стояла напряженная и, пока он расстегивал ее платье, размышляла над тем, что лучше навечно отречься от плоти ради небесного рая, чем обречь душу на муки земного ада. Она не успела развить эту мысль, поскольку осознала, что стоит почти совсем раздетая, и громко вскрикнула, когда Уорик потянулся к чулкам. Сцепив зубы и потупив глаза, Ондайн стянула их сама. Затем она Поспешила воспользоваться тем призрачным покровом, который могли дать ей вода и пар. Когда она наконец подняла глаза, то с удивлением увидела, что граф по-прежнему стоит на месте со скрещенными на груди руками и задумчивым выражением лица.
— Вам нечего больше делать? — спросила она.
— Я думал, вам нужны какие-то объяснения?
— Да! Но…
Ондайн не договорила, с опаской глядя на Уорика, который опустился на колени рядом с ванной и взял в руки мыло; но, судя по выражению его лица, граф был сама невинность.
— Слушай, женщина, — пробормотал он, небрежно поигрывая мыльной пеной. — По дьявольскому наущению или нет, но я женился на тебе. Я изучил тебя и думал, что знаю так же хорошо, как свои пять пальцев. Однако снова и снова ты вела себя так, будто что-то скрывала, будто хранила тайну, которую никому не могла раскрыть. Секрет, который вы скрывали, миледи, теперь мне известен, так что при нынешних обстоятельствах ваша скромность фальшива.
— Отдайте мыло и оставьте меня в покое! — сказала Ондайн, но далеко не так уверенно, как ей хотелось бы. Да, этому человеку было трудно приказывать, но приказывать своим чувствам было вдвойне труднее!
Он покачал головой:
— Думаю, вам нужно помочь справиться с волосами.
— Спасибо, я сама прекрасно с ними…
Вместе с последним словом она едва не захлебнулась, потому что Уорик достаточно бесцеремонно окунул ее голову под воду. Когда она, фыркая, подняла голову, его пальцы гипнотическими движениями стали массировать ее виски и затылок. Ондайн сжала кулаки и изо всех сил старалась сохранять спокойствие. В глубине души она знала: стоит ей шелохнуться — и его прикосновения не ограничатся ее волосами, и тогда, вместо того чтобы проклинать и отталкивать его, она пойдет на поводу у своего страстного желания.
Ондайн пыталась не смотреть на Уорика, а молчаливо упорно глядела на воду все время, пока он занимался с ее длинными волнистыми волосами. Ей показалось, что она услышала его вздох. Разочарование? Или усталость? Она не знала. Наконец он произнес каким-то неестественным голосом:
— Кажется, все в порядке.
Она кивнула и дала сполоснуть себе голову, размышляя, скольким женщинам он оказывал подобную услугу.
Дело было сделано. Граф поднялся и пошел в комнату за полотенцем, а она решила воспользоваться его отсутствием, чтобы помыться. Конечно, он застал ее за этим занятием, но молчаливо стоял в стороне и ждал. С закрытыми глазами она вытянула руки, нащупывая полотенце. А когда он с величайшей нежностью и заботой обернул вокруг нее чистую льняную материю, она готова была поклясться, что в его глазах сквозила тоска.
Но эти янтарные глаза и были самой большой загадкой! Уорик быстро отвел их в сторону, подхватил Ондайн на руки, затем отнес в музыкальную комнату и усадил в большое кресло. Он нашел бутылку бренди и взял со стола бокалы, наливая каждому. Ондайн жадно отпила из своего и почувствовала, что трепещет от его близости не меньше, чем от еще не забытого могильного холода подземелья.
Уорик подошел к огню с бокалом в руке и, потягивая бренди, смотрел на пламя.
— Мадам, — сказал он наконец, — я взял вас с виселицы не по наущению дьявола. Хотя, признаюсь, понимал, что женщина, приговоренная к смерти и повидавшая кое-что в этой жизни, послужит более привлекательной приманкой, чем невинность, которую ничего не стоит испугать.