Русская борзая (сборник)
Шрифт:
«Пока поёшь, думать нельзя», – сказал сам себе Грубач, набрался смелости и тут тоже поведал свою историю. Некоторые голоса вроде бы ненадолго затихли и прислушались, но другие подняли их на смех, шутя и забывая непонятный голос из стены и то, что он им говорил.
А Грубач все дальше продвигался по лабиринту галерей для слуг от комнаты к комнате, от очага к очагу, пока однажды вечером не добрался до топки, с другой стороны которой возвышалась королева печей и царила абсолютная тишина, как будто там никого не было. Он рассказал свою историю и здесь, сквозь огонь и стену, в надежде, что там не узнают, кто говорит. И ошибся. Его тотчас нашли, дали ему жареное воловье ребро, его жене – яблоко и прогнали из Белграда, накинув на них конскую попону, на которой было написано:
Когда
Когда тридцать лет спустя греки вновь завоевали устье Савы, они застали там варваров и новые имена городов с обеих сторон воды. Города были заново окрещены славянами. Адамов город они назвали Белград, произведя имя «Адам» от греческого слова «адамант», означающего светлый твердый камень (кремень или алмаз), а Евиному городу дали имя Земун, или Земляной город, переведя слово «Адам» с еврейского, где оно означает глину. Тогда греки вернули перевезенный камень через реку и обновили Белый город, но на этот раз следили, чтобы он не оказался слишком высоким. Поэтому в глинистой низине с другой стороны реки осталось одно «ребро» камней, чтобы сохранился и Земляной город. Так от Белграда произошел городок Земун, как Ева из ребра Адама.
Такую запись на конской попоне несли на себе, покидая Белград, Павле Грубач и его жена. Когда они в первую ночь своего изгнания сняли попону, то заметили запись, но не прочитали, потому что умели читать только по полету птиц, а не по буквам. Они выбрали место для отдыха на берегу Дуная и выкопали ров, чтобы не промокнуть от воды, которая протечет между ними и их разделит. Зарылись по локоть в землю и заснули. Им снился город, из которого их изгнали, но разглядеть как следует его не удалось: каждый видел его словно сквозь туман и по-своему, в зависимости от проступка, за который был изгнан. Вот почему на этом месте отпечаток от локтя Грубача оказался мельче, а от локтя его жены – глубже…
Пока я пишу это, мне кажется, что и я, как Грубач когда-то, сижу в темной глухой галерее, что слышу голоса, смех и ругань из освещенных и невидимых залов, которые различаются для меня лишь величиной топки, нагревающей в них воздух. Я медленно бреду по веренице галерей от одной печи к другой, разжигаю огонь и шепчу из темноты свою историю кому-то, кого не знаю и никогда не увижу. Я не знаю, какие лица у вас, кому я рассказываю сквозь огонь и стену, не знаю ни вашего пола, ни возраста, ни желаний, ни причины, по которой вы плачете, ссоритесь или веселитесь. Но я знаю – если вы меня обнаружите, то дадите мне жареное воловье ребро, моей жене – яблоко и прогоните из Белграда, накинув на нас конскую попону, на которой написано:
Когда Адама и Еву изгнали из рая…
Послесловие
Известно, что в бассейне Амазонки туземцы, стреляя из лука, целятся не одним, а двумя глазами, направляя их искоса вдоль стрелы. Таким образом взгляды каждого
Было бы разумным пожелать, чтобы и литература поступала точно так же. Было бы разумным пожелать такой литературы, которая каждой фразой борется за своего читателя. И не за одного, а за двух сразу. Одной фразой – за обоих. За того, что живет сейчас, и того, что будет жить завтра. Мы могли бы пожелать литературы с таким девизом: кто прочитал одно предложение, не может не прочитать следующего.
Именно поэтому истории с живыми людьми, породившие разнообразные комментарии и в большинстве своем собранные в этой книге, остаются загадкой для писателя. Конечно, попасть в кого-то в настоящем времени из времени прошедшего, как делают некоторые из этих историй, значит обладать большим, чем другие, разбегом. Для чего, впрочем, необходимо иметь хорошее дыхание. Но что будет с рассказами о живых людях, когда их уже не будет в живых? Рассказ «Конница», написанный для живого Зорана Мишича, теперь, когда Мишича нет, предлагает ответ, который автор этих строк до сих пор не в состоянии прочитать. Для одного или для обоих читателей эти истории с живыми людьми? Прицелился ли писатель обоими глазами или только одним? Предоставим судить читателю, причем завтрашнему…
Что касается меня, то я бы обратил внимание на то, что в этой книге есть два совершенно самостоятельных рассказа, пребывающих между собой, как сказал бы один любимый мною писатель, «в тайной связи». На вопрос, поставленный в одном, имеется ответ в другом, а прочитанные вместе они создают третью историю, которую можно воспринять и как автобиографию писателя в женском лице. Разумеется, это ни в коем случае не мешает понимать и читать каждую из историй отдельно, как их и прочтет большинство читателей. Тем же, кто захочет найти в книге обе истории и соединить их, писатель поможет настолько, что откроет – один из рассказов называется «Варшавский угол», а вопрос, поставленный в другом, гласит: «И кто-то сейчас забирает у меня мои воспоминания и присваивает себе?» Зная название одного, второй читатели найдут сами и таким образом получат третью историю. Эту двадцатую историю в сборнике из девятнадцати рассказов писатель дарит счастливому исследователю. Издатель не платил за нее автору гонорар, не оплачивал бумагу, а для покупателей ее стоимость не включена в цену книги. Она получена благодаря тому, что, целясь в свою добычу, писатель не зажмуривал один глаз. Он открыл оба и попытался левым смотреть через правый, как делают туземцы в бассейне Амазонки, когда стреляют из лука.
А теперь вместо писателя – пожалуйста, попадает или промахивается читатель.
Интервью с Милорадом Павичем [30]
Возможно, самые важные разговоры происходят в нашем воображении, после чего мы переносим их на бумагу, потому что бумага – это единственное, что не терпит оговорок. Таким образом, написав вопрос на бумаге и получив на него письменный ответ, мы оказываемся вовлечены в игру смыслов, времени и литератур.
30
Опубликовано в журнале «Вояж», март 2002. (Пер. Л. Савельевой.)
1) Где и когда Вы родились?
2) Помните ли Вы войну с Германией? Чем занималась Ваша семья в войну? Ваше ощущение войны?
3) Чем занимались Ваши родители? Можете ли Вы написать о двух-трех самых ярких воспоминаниях детства? Считаете ли Вы, что первые воспоминания детства накладывают отпечаток на всю последующую жизнь?
4) Когда Вы ощутили потребность писать?
Русский писатель Гайто Газданов, живший в Париже, писал о том, что с раннего детства у него было ощущение того, что он знает о мире какую-то тайну, но не может выразить ее словами. Ему казалось, что он знает что-то такое, чего не знает больше никто. В действительности это был талант. Жгучее желание писать. И потом всю свою жизнь он испытывал это тайное знание о мире. Помните ли Вы, как это произошло у Вас?