Русская Европия, Россия при первых преемниках Петра I
Шрифт:
Великий провинциальный мастер для России, известный масон эпохи Елизаветы и Екатерины II Иван Елагин сообщает в своих воспоминаниях, что он вступил в Общество Вольных Каменщиков в ранней юности, когда масонские ложи имели в своем составе много лиц "из числа высших государственных сановников".
В таких условиях вести борьбу с масонством было трудно. Масонами были многие из высших сановников, офицеры гвардейских полков, учителя и воспитатели Шляхетского Кадетского Корпуса, большинство профессоров созданных при Елизавете высших учебных заведений - Московского Университета и Академии Художеств. Молодежь, воспитывавшаяся в этих учебных заведениях, вводится воспитателями
И. Мелиссино, историки Болтин и М. М. Щербатов и другие.
Воспитание, которое получала русская молодежь в Шляхетском корпусе и в Московском Университете - носило космополитический характер. Ничего русского в этом воспитании не было. Русские образованные люди с каждым поколением все дальше удалялись от русского миросозерцания.
Сначала русскую молодежь масонство притягивало к себе своей таинственностью и возможностью сблизиться в масонских ложах с вершителями судеб государства и таким образом обеспечить себе хорошую карьеру.
Иван Елагин признается в своих записках, что к масонам его влекло:
"Любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, равенство с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестили... Содействовали тому и лестная надежда, не могу ли через братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастью моему".
Наивный характер зарождавшегося русского масонства не удовлетворил сначала Ивана Елагина. Он не обнаружил в русских ложах, по его словам, "ни тени какого-либо учения, ниже преподаний нравственных".
Он видел только "предметы неудобоносимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехизисы уму не соответствующие; повести общему в мире повествованию прекословные, объяснения темные и здравому рассудку противные".
"С таким предубеждением проводил я многие годы в искании в ложах и света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого, ниже никакие пользы не нашел, колико не старался".
Но позже Иван Елагин "узнал" в масонских идеях "истинный свет" и в царствование Екатерины II создал даже свою особую "Елагинскую" систему масонства, за что отличен был руководителями европейского масонства званием Великого Провинциального Мастера для России.
При всей своей наивности масонство Елизаветинской поры достигает своей цели.
Масонство объединяет в своих ложах всех идущих по пути "Великого Петра", всех преклонявшихся перед западной культурой и отвернувшихся от русской культуры, всех зараженные европейскими "прогрессивными идеями "и атеизмом. Масонство дает скороспелым русским "вольтерам" и безбожникам то, чего им не хватало до сих пор, чтобы активно влиять на духовную жизнь русского общества - организацию. Русское масонство объединяет всех, кто презирает искалеченную Петром I Россию и принадлежит душой западному миру.
"Чем успешнее русский ум XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой,
Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как да брал его за деньги, как бы брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развилась в образованных людях нашего века." Увлечение французской философией и французскими политическими учениями приводят к сильному росту безбожия в высших кругах общества.
Яркие свидетельства об этом мы находим в автобиографических воспоминаниях Д. Фонвизина.
"В то же самое время, - пишет Фонвизин, - вступил я в тесную дружбу с одним князем, молодым писателем (1763 г.) и вошел в общество, о коем я доныне без ужаса вспомнить не могу. Ибо лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве. В первом не принимал я никакого участия и содрогался, слыша ругательства безбожников: а в кощунстве играл я и сам не последнюю роль, ибо всего легче шутить над святыней и, обращать в смех то, что должно быть почтено. В сие время сочинил я послание к Шумилову, в коем некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником. Но Господи! Тебе известно сердце мое; Ты знаешь, что оно всегда благоговейно Тебя почитало и что сие сочинение было действие не безверия, но безрассудной остроты моей".
В другом месте своих воспоминаний Фонвизин показывает, как глубоко безбожие проникло в высшие слои европеизировавшегося высшего общества, обитавшего в "Северном Парадизе": "Приехал ко мне тот князь с коим я имел неприятное общество". Этот князь позвал Фонвизина к графу, имя которого Фонвизин не называет.
"Сей граф, - сообщает Фонвизин, - был человек знатный по чинам, почитаемый умным человеком, но погрязший в сладострастие. Он был уже старых лет (следовательно, его юность прошла в царствование Петра I.
– Б.
Б.) и все дозволял себе потому, что ничему не верил. Сей старый грешник отвергал даже бытие высшего Существа." "...Ему вздумалось за обедом открыть свой образ мыслей, или, лучше сказать, свое безбожие при молодых людях, за столом бывших и при слугах.
Рассуждения его были софистические и безумие явное..." Описанное выше относится к 1763 году, то есть происходило всего через два года после смерти Елизаветы. Такое "духовное" наследство оставила она Императрице-философу - Екатерине II.
Подобная зараженность французской атеистической и рационалистической философии создало чрезвычайно удобную почву для распространения масонства разных направлений.
XIX. УМОНЕИСТОВЦЫ ЕЛИЗАВЕТИНСКОЙ ЭПОХИ
Сумароков, Болтин, Щербатов и многие другие подвизавшиеся в эпоху Елизаветы в области литературы, истории, философии и театра - в большинстве своем не имеют ничего общего ни с православием, ни с духовными традициями русской культуры. Все они вольтерьянцы, масоны или мистики европейского толка. Князь Щербатов определяет православие как суеверие, только как "народное умоначертание".