Русская фантастика 2015
Шрифт:
В комнате горели целые три свечи. Сойка сидела в углу за старым шкафом и даже не плакала, а тихонько поскуливала. Слезы у нее давно не текли. В противоположной части комнаты у окна скорчился еще один «военный». Кэт присела возле девочки. Та молча прижалась к ней, уткнулась мокрым лицом в подмышку. Плечи ее сотрясались от безмолвных рыданий.
Отец Николай склонился над военным, спросил его о чем-то. Тот так же тихо ответил. Кэт не прислушивалась. Она гладила девочку по спутанным волосам и повторяла: «Все, Зоя, все. Мы уже пришли. Мы тебя не бросим…»
Почему
Краем глаза она заметила, как священник снимает с раненого армейскую офицерскую куртку. Вот он поднялся, открыл шкаф. Там хранится запас перевязочного материала, зеленка и еще кое-какие медикаменты, пережившие войну и двадцать лет Изоляции. Просроченные, конечно. Но лучше такие, чем совсем никакие.
Зачем он это делает? Зачем помогает одному из тех, кто убил Анджея и перепугал Сойку? Продолжение разговора о жалости. Этот человек – враг. Нельзя жалеть врага.
Ты снова боишься, упрекнула она себя. Боишься ошибиться. Нельзя бояться.
– Сойка, – позвала она. – Зоя, мы тебе шоколадку принесли. Сейчас достану. Будешь?
Но девочка только крепче вцепилась в рукав и замотала головой.
– Сой, ты же большая уже. Смелая. Мы уже опять одни. Больше никто стрелять не будет, обещаю. А мне надо запереть дом. Понимаешь?
Она кивнула, нехотя отстранилась. Потом сказала:
– Я боялась, что ты не придешь. Я ему не сказала, что вы можете прийти…
Отец Николай сам выкопал могилы. Одну общую и одну в стороне, под яблонями – для Анджея. Погода за ночь испортилась. Налетел ветер, принес низкие тучи, полные колючего дождя. Ветер трепал деревья, сдирая с них красивые листья, оставляя серость. Влажный ритм темных стволов и веток. Свечка в руке Кэтрин трещала, все время норовила погаснуть, приходилось ее прикрывать ладонью. Только ладони и было тепло – под одежду засовывал пальцы холод, девушка ежилась и видела, как рядом ежится Сойка.
Девочка, завернутая в темное шерстяное одеяло, и впрямь стала похожа на маленькую осеннюю птичку. Свечка, зажатая в ее руке, кидала отсветы на заплаканное лицо и мокрые темные пряди волос. Одна прядка приклеилась к щеке.
Это надо было нарисовать. Это нужно было нарисовать прямо сейчас. Потом правильное ощущение мира не удастся вернуть. Не запомнится. Потом не будет ровного, глухого голоса отца Николая, читающего непонятные молитвы. Этот голос, ветер, мокрые желтые листья, рыжий нарядно-яркий песок, вынутый из могилы, – все отражено во взгляде десятилетней девочки, стоящей у края со свечкой в руке. Она сама так захотела. А может, забоялась остаться одна, когда в соседней комнате тихо стонет раненый чужак.
Тягостное ожидание подошло к концу. Отец Николай опустил в могилу плотно закрытое одеялами тело Джея. Сначала ноги, потом плечи. Навсегда.
Сойка всхлипнула, а Кэт подумала, что свечку пора тушить. Отец Николай не напомнил. Наверное, ему раньше не часто приходилось хоронить близких.
– Идите, девочки, в дом. Я тут сам. Сам все закончу…
Уголек
Ощущения ускользают, и это мешает завершить картину. Кэтрин хмурится, подправляет неточную линию кусочком выдранной из матраса ваты.
Сойка стоит на цыпочках у окна и слушает, как дождь лупит о подоконник. Окно грязное, по нему стекает вода, и двора не видно за этим потоком. Совсем ничего не видно, только дождь стучит, можно его слушать. Или дышать на стекло, а потом возить по нему пальцем. Точка, точка, запятая. Это тоже сюжет.
Кэт на миг оторвалась от рисунка и вдруг натолкнулась на встречный взгляд чужака. Не искаженный болью, недоверием или страхом, ровный взгляд. Сеточка ранних морщин, легкий прищур.
– Покажи.
Голос у него такой же, как взгляд. Шершавый, отстраненный.
– Нет.
– Боишься меня?
– Не боюсь.
Сойка отвернулась от окна и подтвердила:
– Она вообще ничего не боится. Ей нельзя.
У девочки не было сомнений, доверять ли чужаку. Этот странный солдат ее вчера спас. Шагнул под пулю. Отец Николай всю ночь говорил с ним. Пытался оказать помощь и расспрашивал. Если священнику приходило в голову кого-то расспросить, этому «кому-то» оставалось только посочувствовать. Но Кэтрин достались лишь обрывки информации. Да, пытался остановить сообщников. Да, он действительно застрелил одного из своих. Второго прикончил Джей. К сожалению, у него не было нормального оружия. Только оставленный Диром пистолет «последнего шанса». Два ствола, два выстрела. Один – мимо. Один – в цель.
Теперь пистолет в рюкзаке Кэтрин. Патронов к нему нет, зато это – память о ребятах. Эту вещь они оба держали в руках…
– Одно дело «нельзя», другое – «не боюсь».
– Отец Николай так же говорит. Дело не в этом. Доделаю, тогда покажу.
– Кстати, где он? Он действительно ваш отец?
– Нет, он священник. Он ушел в ямы. К вечеру вернется.
– Ямы?
– Место на окраине. Там раньше были склады. Их разбомбили. От наземных построек вообще ничего не осталось, только сами ямы – провалы на подземные этажи. В них можно разжиться консервами. Или еще чем-нибудь. Только там трудно лазать, и обвалы бывают часто. Но вариантов нет: городские супермаркеты за двадцать лет вычищены до блеска.
– И что, там нет хозяев? Тех, кто контролировал бы… добычу?
– Там времянку не поставишь, не из чего. – Девушка пожала плечами, возвращаясь к работе. – До свалки далеко, если вы лохмачей имеете в виду. Да и провалиться можно в любом месте и в любой момент. Я там провалилась весной. Нога болела знаете как?.. Так что, так сложилось, что все на равных. Кому-то везет, кому-то нет. Да и людей в пригороде немного. Остались только те, кто не может уйти.
– И не боишься все это рассказывать? Ты же меня совсем не знаешь.