Русская фантастика 2015
Шрифт:
Кэт нахмурилась и выразительно посмотрела на укутанные ноги чужака. Что он может сделать, продырявленный да с больными, потерявшими чувствительность ногами?
Но чужак все равно был во многом прав. У нее опять не получилось его увидеть. Так, как она видела других. По-настоящему.
– Мне нельзя бояться, – повторила она свое всегдашнее заклинание. – Поэтому я не боюсь.
– Не бояться – глупо. Бесстрашны только безумцы, а ты на них не похожа. Страх помогает избежать опасности. Помогает выжить.
Кэт прикусила губу и уставилась
– Страх, – задумчиво сказал чужак, – именно страх, а не паника, не ужас, не истерика, во многом помогает найти лучший выход… я не прав?
– Вы для себя правы. Не для меня, а для себя. Вам можно бояться, это так. Понимаете, страх, это не качество какого-то предмета, или человека, или явления… это качество отношения… мне трудно объяснить. Качество моего отношения к окружающему миру. Если я боюсь, то вижу неправильно. Искаженно понимаю мир, то есть по большому счету не вижу и не понимаю. И не смогу нарисовать.
Он промолчал. Кэтрин со злостью добавила:
– Но вас я не вижу. Не понимаю, почему. Ведь я не боюсь.
– Покажи. Рисунок.
– Пожалуйста. Все равно не знаю, как исправить…
Она даже поднялась и сама передала чужаку исчерканный кусок картона.
– Я не врач. Я не знаю, как вынуть из вас пулю. Тише, тише… прости господи. Девочки проснутся. Сейчас будет больно, ткань присохла.
– Послушайте… не надо со мной, как с младенцем. Я знаю, что долго не проживу.
– На все воля божья. Впрочем, я тоже не вижу, чем вас обрадовать. Разве только, воспаление пока небольшое. В больницу бы вас…
Звук разрываемой ткани, едва слышное проклятье.
Шорох, жестяное звяканье ведра, плеск.
Кэт осторожно выбралась из-под одеяла, на цыпочках подошла к двери.
Чужак полусидел на кровати, на которой раньше спали они с Сойкой, и брился. На одеяле лежало зеркало. В нем отражалась свечка и кусок потолка. Так вот зачем он вечером попросил отца Николая заточить нож.
Сам священник, щурясь, читал инструкцию к какому-то лекарству. Прочитал, отложил. Вынул из шкафа обойму прозрачных ампул. Прочитал название и вернул обратно.
– Вы видели, как она рисует? – без всякой связи с прежним разговором спросил чужак.
– Катя? Замечательно, правда? Очень талантливая девочка. Но, к сожалению, реалии таковы, что в наше время умение найти убежище от холода или еду – намного важней любого художественного таланта.
– Послушайте. Ваше предместье еще не весь мир. Есть места, где ее рисунки по-настоящему оценят.
– Это где? В горах? Где остатки нашего мятежного правительства лелеют старые обиды? Или… – он мотнул головой в сторону окна, – на свалке, где бродяги воюют с лохмачами из спортивного интереса, наличия пистолетов и отсутствия мозгов? Откуда вы вообще взялись – в этой форме и с этим оружием? Ограбили старый армейский склад?
– По ту сторону тоннелей…. Ее рисунки могли бы оценить там.
– А
– Контакты… к черту. Ее нужно увести отсюда. Туда.
– Даже если это было бы технически возможно… вы всерьез думаете, что незаконная эмигрантка без образования и хоть какого-то понимания реалий большого мира… что она там будет кому-то нужна, востребована?
– Поговорим об этом потом.
Чужаку еще хватило сил отложить нож. Потом он упал на подушку, и лицо его исчезло в тени.
– Сойка, не дури, человеку же больно!
– Тебе больно?
– Нет. Сиди.
Она сидит на кровати рядом с чужаком, которого зовут Евгений Глебович, и смотрит, как под его руками неспешно рождается Красота. Он складывает фигурки из квадратных листочков и дарит их девочке. И так у него ловко выходит, что от избытка чувств Сойка начинает ерзать и подпрыгивать. И конечно, ему больно, но он не подает виду.
Кэтрин смотрит на чужака и опять не видит. Это ее, конечно, злит.
И картон кончился, не на чем рисовать. Только если на обоях. Но вряд ли кто-то одобрит такую наскальную живопись. Это пестрой бумаги хоть отбавляй. После Дира осталось несколько связок журналов с гладкими страницами и пестрыми картинками.
Прошло больше недели, дожди так и не сменились приличной погодой. Темный месяц. Но придут снегопады, и станет светло.
– Что это будет?
– Это? Большая такая бабочка. С усиками. Только мне нужна нитка.
– Чтобы ее подвесить?
К потолку были уже подвешены два журавлика и голубь.
– И для этого тоже.
Кэтрин больше нравились ажурные кубики и многогранные сферы. Они будоражили воображение и вызывали легкое чувство зависти – она так не может.
– Вы обедать будете?
– Конечно! – отозвалась Сойка. – Сейчас бабочку доделаем и будем…
Евгению Глебовичу за минувшие два дня так и не стало ни лучше, ни хуже. По-прежнему он спать мог только после укола, а волшебные ампулы заканчиваются, и больше, чем еще дня на три, их не хватит.
Отец Николай только пожимал плечами. Он делал, что подсказывала интуиция: менял повязку, смазывал кожу вокруг раны зеленкой. Кэт слышала изредка, как он тихонько молится, встав лицом к востоку.
– А отца Николая ждать не будем?
– Нет. Он просил не ждать. Вернется только к вечеру.
– Опять в ямах? Вы уже столько натащили, магазин открывать можно.
– А вот и нет. Не в ямах. Он ищет Вика. Птенца.
Он протянул Сойке законченную поделку, поморщился, и Кэт показалось, что он старше отца Николая. А может, он и вправду старше. Священника старит борода. Она почти вся седая, и на висках тоже седина. А у чужака… у Евгения Глебовича… у него волосы темно-русые, без намека на седые пряди. И щеки всегда гладко выбриты.