Русская феминистка
Шрифт:
Мои двенадцатилетние одноклассницы приходили на школьные вечеринки в одолженных у матерей платьях от Кардена, у всех были и духи как минимум «Мажи Нуар», и зачитанные номера французского Vogue, мальчишки же обладали собственными сокровищами – американскими сигаретами и польскими порножурналами. Но у Парамонова получилось поднять девятибалльную волну в нашем сытом болотце.
Джинсы были сшиты из крошечных кусочков, обтрепанных по краям, и сидели на его тощей заднице как влитые. Колени украшали коричневые замшевые заплаты. Был в этих джинсах некий особенный, небрежный, богемный шик, их вполне можно было представить на склонной к эпатажу звезде любого масштаба – хоть на Элвисе Пресли, хоть на Мике Джаггере. Но владел
Естественно, все смущенного Мишу обступили. И девочки, и мальчики.
– Вот же, блин! Как это круто! – бесхитростно восхитился Петя, сын дипломата, один из самых богатых мальчиков в нашей школе. – Откуда у тебя такое чудо?
Миша Парамонов польщенно зарделся. Изгоем он никогда не был, но и вниманием его никто не жаловал. Его воспринимали чем-то вроде мебели – есть Парамонов, и хорошо, не было бы его – тоже ничего не изменилось бы.
– Дай поносить! – взмолился Сева Рябцев, который в свои двенадцать с небольшим выглядел на все пятнадцать, потому что был рослым и посещал с отцом подвальную «качалку». Разумеется, большинство наших девиц были в него влюблены, чем он охотно пользовался, позволяя им делать его «домашку» по алгебре и английскому. – У меня свидание в пятницу. Что, тебе жалко, что ли? Я не испорчу.
– А хочешь, я у тебя их куплю? – надменно вздернув подбородок, предложила школьная красавица Ниночка Такелава. – Только цену назови. Отец мне дает столько денег, сколько я попрошу.
Мишин триумф длился минут пять с половиной, после чего он имел глупость честно рассказать о происхождении чуда.
– А это я сам сшил, – признался он. – Все каникулы над ними сидел.
Недоверчивое молчание было ему ответом. Парамонов и не подозревал, куда иногда заводит бесхитростность и почему в обществе молодых волчат опасно намекать на инакомыслие, поэтому он продолжил копать себе невидимую могилу:
– Братишка из джинсов своих вырос, я попросил мать не продавать… Отцовские дачные были штаны… Еще одни я купил у мальчика во дворе – недорого получилось, потому что старенькие совсем. А заплатки – это бывший дедушкин пиджак. Ему сто лет в обед… В смысле пиджаку, а не деду. Хотя деду, если честно, тоже. – Парамонов визгливо хохотнул.
Он не привык выступать перед внимающей широкой аудиторией. У него была речь человека, который боится, что каждую минуту его могут перебить, оборвать, потерять к нему интерес. Пройдет еще несколько недель, и Миша будет мечтать, чтобы интерес к нему был утерян, высшим благом будет ему казаться снова обрести привычный статус мебели.
– Это не так сложно. Хотя я ж давно шью. Сначала по выкройкам из «Бурды» маминой. Потом сам придумывать модели начал. Маме на день рождения платье вечернее сшил. Я вообще этим заниматься хочу. После девятого в училище пойду, а потом – в текстильный институт.
– Чем заниматься – платья бабам шить? – не выдержал еще пять минут назад излучавший дружелюбие Сева Рябцев. – Надеюсь, ты шутишь?
В тот момент мне захотелось подкрасться к Парамонову и подать ему какой-нибудь знак, спасти его. Дернуть за рукав, на ногу наступить – только, чтобы он замолчал. Но, во-первых, это едва ли получилось бы сделать незаметно, а во-вторых, Миша, к несчастью, был тугодумом и едва ли понял бы подобного рода намек. Поэтому я просто стояла рядом и молча смотрела, как он летит в пропасть, не осознавая состояния падения и даже будто бы чувствуя ногами несуществующую твердь.
– Почему шучу? – Он захлопал бесцветными ресницами. – Руки у меня хорошие… Только бы подучиться. Кооператив
Наверное, если бы наша школа располагалась где-нибудь в Чертанове и посещал бы ее бесхитростный рабочий люд, то это был бы последний день жизни Миши Парамонова – его попросту отловили бы после уроков, опрокинули лицом в снег и забили ботинками.
Мне и до сих пор неясна природа гомофобии.
Но по моим личным наблюдениям, чем человек более бесхитростный, тем выше степень его агрессии к отличиям такого рода. Во всяком случае, я ни разу не встречала сложносочиненного гуманитария, который испытал бы сильные негативные эмоции при осознании того, что за дверью чьей-то спальни происходит вот такое. Еще неоднократно замечала, что лютые гомофобы не уважают женщин. Потому что для них на вершине этическо-интеллектуальной пирамиды находится МУЖЫГ (как говорится, в суконно-посконном значении слова; мужыг сказал – мужыг сделал; мужыг – голова, баба – шея; мальчики не плачут, и прочий не нуждающийся в дополнительной расшифровке маразм).
Нашим мальчикам был не чужд флер брутальности, многие из них внешностью и манерами подражали «бандитам», которых видели только в кино, однако в реальности едва ли кто-то из них был способен избить ближнего. В случае с Мишей Парамоновым ограничились бойкотом, который был объявлен ему немедленно после опрометчивого признания.
Я никогда не ходила на встречи одноклассников – нет, не из соображений надуманного снобизма; просто само чувство ностальгии мне было несвойственно. Может быть, это из-за того, что я не боюсь будущего. Оно мне кажется прекрасным. Я никогда не тосковала при мысли о собственной неминуемой старости.
Хотя в наш век расцвета социальных сетей трудно упустить кого-нибудь из виду, есть существенный риск, что даже второстепенные персонажи, некогда прошедшие на горизонте твоего бытия, однажды поставят тебе пятерку на «одноклассниках» или «подмигнут» на фейсбуке. В современном мире больше нет пафоса прощаний, а слово «навсегда» ассоциируется исключительно со смертью физической.
Но так получилось, что Миша Парамонов остался в поле моего зрения.
Миша давно не тот – куда только делась сутулая спина человека, принявшего неприятности как должное и заслуженное, куда делся взгляд дворового щенка, который овладел искусством выпрашивать сладости, да так и не научился смыкать зубы на горле врага. Куда делась торопливая речь человека, привыкшего, что его все время перебивают. И робкая вопросительная улыбка, которая еле теплится на бледном лице, готовая в любой момент угаснуть.
Сейчас Миша вальяжен, как залюбленный кот, курит дорогие сигары, не пропускает ни одной миланской и нью-йоркской недели моды, дружит со всеми, чьи лица украшают обложку Hello, и имеет все возможности не звонить первым всем этим «статусным» красоткам, добивающимся его расположения.
Если бы я своими глазами не видела постепенных метаморфоз, я бы никогда в жизни не узнала его, встретив случайно на улице. И дело не только во внешности. Хотя за линии его тела теперь несет ответственность специально нанятый тренер, который приходит в его дом к восьми утра и заставляет то подтягивать штангу к груди, то коброй закручиваться в замысловатые асаны. У него блестящие волосы, дорогая стрижка и эстетский парфюм. Но все это так, мишура, а главное – его взгляд стал похож не на молочное желе, а на стальное лезвие ножа.
С собственным домом моделей у Миши пока не сложилось, но он владелец небольшого производства – «малыми тиражами» шьют пальто – и известного в узких кругах ателье. Парамонов специализируется на идеально сидящих женских деловых костюмах, и чтобы стать его клиентом, необходимо как минимум полгода провисеть в листе ожидания. А в качестве баловства он лично, без помощи ассистентов, шьет копии винтажных платьев, которые уходят за бешеные деньги в ту самую минуту, когда он делает последний стежок.