Русская канарейка. Трилогия в одном томе

Рубина Дина Ильинична

Письмо (Shauli) сразу же пульни по адресу… (следовал дикий, как само письмо, набор цифр вперемешку с буквами, с французским доменом).

И помни: в Лондоне нас ждет целая бутыль собственного соджу, на которую никто, кроме нас, покуситься не смеет!»

Вот когда ее обуял ужас. Она заглянула в новостную программу, узнала сегодняшнее число, и ее тут же вырвало – еле успела добежать до раковины. Монотонно бормоча: «Ничего-ничего-ничего, он сказал, чтобы не боялась…» – она кое-как оделась, дрожащими руками натянув что под руку подвернулось: его, Леона, джинсы и его же синий свитерок… Наткнулась взглядом на идиотский

патлатый парик, нахлобучила его на голову и, вместо того чтобы поступить, как велел Леон, ринулась на поиски…

– О-о, доброе утро! – приветствовала ее матрона в холле (кто такая?!). Над правым ее плечом стояла пугающе крупная золотая рыба. Галлюцинация?! Да нет, аквариум же, господи… – Как вы себя чувствуете, синьорина?

– Отлично, – устремляясь к двери.

– Ваша бабушка так беспокоилась. Но сейчас все в порядке? Почему вы обе не приходите на завтрак? У нас самая свежая выпечка – мне каждый день привозят из «Панеттерии Микеле»… А где же синьора?

– Синь-ора?.. – с трудом припомнила Айя, уже на пороге. – Она… она нездорова.

– О-о! Неужто заразилась? Как вам не везет с отпуском! А может быть…

Айя уже не смотрела на нее, просто толкнула дверь и вышла наружу, в утренний рай миниатюрного дворика.

Здесь все текло – при каждой скульптуре была какая-нибудь чаша, какой-нибудь изрыгающий струю миниатюрный левиафан. Два младенца мужескаго пола (копии знаменитого мальчика) приткнулись в уголке сада, скрестив свои струи, и казалось, что они писают наперегонки или на спор.

Все текло, бежало, струилось сквозь несметное количество цветочных горшков и ваз с невероятным разнообразием одного лишь растения: каменной розы…

Айя шмыгнула в открытую калитку и побежала.

Она бежала между каменными оградами по деревенской улице, и, несмотря на тревогу, каждая мышца и сухожилие ее тела, позвоночник, мельчайшие косточки и даже язык, подрагивающий во рту от бега, праздновали возвращение: она опять здорова, она сейчас найдет Леона – уже другого, очищенного от темной ржави, которая разъедала их жизнь. Что-то должно было миновать навсегда, какая-то страшная цель, которую они – вчера? позавчера? она даже толком не знала его планы, он такой скрытник!.. – которую они преследовали, одновременно прячась.

Мимо полосатой, как тельняшка, церкви Святого Мартина, где сколько-то дней назад они видели аккордеониста с милым дружелюбным псом, она выбежала на пьяццу.

Солнце уже раскатало цветные тенты над входами в ресторан «Ла Гритта», таверну «Дель Маринайо» и бар «Эксельсиор». Высоко над бухтой вспыхивали в полете бело-льдистые тела крупных чаек. Тесные стада лодок и катеров, затянутые синим и зеленым брезентом, покачивались по всему периметру марины, и удивительно смирный морской бриз пошевеливал маленькие треугольные флажки над пьяццей и легкие частные яхты.

Сейчас здесь было так же солнечно и пустынно, как в тот день, когда они приехали сюда впервые. Значит, праздник Святого Георгия миновал, прошел без нее. Значит, проклятое беспамятство на сей раз схавало и костер, и фейерверк, и бисерное освещение праздничной деревушки. Кажется, оно сожрало и самого Леона.

Где теперь его искать?

Минут двадцать Айя бродила меж столиками, вынесенными на набережную, еще мало заселенными. Не все туристы выходят на пьяццу завтракать – многие завтракают в отелях и пансионах. К тому же после праздника многие разъехались. Интересно, если выйти в центр пьяццы и заорать: «Ле-о-о-он!!!» – и ждать, чтобы он ответил, – подумают, что она сошла с ума? Господи, разве ей не плевать – что о ней подумают?

Она вернулась к церкви, прочесала все улицы вокруг, поднялась к остановке автобуса, обошла театрик, заглянула в адзьенда туристико…

И опомнилась: поплавок в водовороте собственного броуновского движения.

Вновь спустилась на пьяццу, где кое-кто из проснувшейся публики уже занимал там и тут столики под тентами.

Она принялась заглядывать в каждое кафе, в каждый ресторан…

Ведь ты ничего не знаешь, напомнила себе она, не знаешь главного: что он затевал, а потому и не имеешь понятия, где его искать.

Она забыла, что с утра зверски хотела есть, забыла, что двое суток вообще не ела. Околачивалась среди жующих людей, и сама мысль о том, чтобы проглотить кусочек хлеба, вызывала у нее тошноту. Время от времени вспоминала, что в письме Леон велел немедленно уехать, ведь у нее теперь есть первоклассный паспорт, о котором ее преследователи не имеют понятия… И, осадив себя: да куда мне ехать – без него?! И где же, где же Леон?

Она помнила: что-то было связано с морем. Ведь зачем-то он высматривал в бинокль яхту Крушевича, будто собирался взять ее на абордаж. Все-таки дико, что за тем коротким и сильным разговором о мести в придорожном кафе-стекляшке он так и не удосужился посвятить ее в свой план, тупо затвердив это свое «нельзя спрашивать». А когда же, когда будет «можно»? И спохватилась: а вдруг Леон и собирался сделать это накануне, а она подвела, испарилась, скрылась в свое беспамятство, предала его! Может, будь она рядом, все не сложилось бы так… А как? Вот теперь гадай – как все сложилось? Откуда ей сейчас знать, почему он был так жесток (или так милосерден?), что скрывал от нее свои истинные планы…

Вдруг она обнаружила, что стоит под зеленым тентом того самого кафе, где они обедали в первый день: белые крахмальные скатерти, белые салфетки в нежно-салатовой тени. Вспомнила симпатичного пожилого официанта, который так мило с ними шутил. Может быть, он видел Леона, что-то знает? И приказала себе: терпение, уйми руки, уйми свое лицо… Успокойся. Сосредоточься: кажется, у него был слабенький английский, а тебе сейчас надо понять все до единого слова.

Она села за столик в двух шагах от кромки причала. Почему-то никак не могла отступиться от моря, почему-то связывала Леона с этой массой воды в бухте и в заливе – словно он мог вдруг выйти на берег, как тридцать витязей прекрасных: макушка, плечи, торс… вся тонкая напряженная фигура, с которой льются потоки воды… и вот он идет, вырастая до гигантских размеров, раздвигая коленями корпуса катеров и яхт…

Бред! Ну что за бред?!

Но села за столик так, чтобы смотреть на море, отмечая, как наливается жаркой синькой горизонт, исчирканный спицами голых рей, как прыгают на мелкой волне оранжевые шары буйков, как постепенно там и тут распахиваются зеленые деревянные ставни в окнах желто-лиловых домов на другой стороне, над Калата Маркони.

Кроме нее, через два столика завтракали двое: молодая полноватая, но элегантная женщина со стильной прической цвета спелой ржи и, вероятно, какой-то ее родственник: для отца слишком моложав, для мужа – староват. Впрочем, мало ли что сводит пары… Оба почему-то были мрачны, неохотно переговариваясь по-итальянски (да хоть бы и по-английски: у Айи сейчас не было ни сил, ни охоты прислушиваться)…