Русская книга людей (сборник)
Шрифт:
Киллер сработал чисто. Обезображенный труп жены со следами алкоголя в крови был обнаружен на железнодорожных путях недалеко от станции Реутово. Несмотря на полуистеричное состояние всех жизненных систем, Константин быстро собрал все необходимые справки и документы и передал их в страховую компанию. Произошло это в пятницу, накануне двух выходных дней, поэтому деньги новоявленный вдовец смог получить только во вторник.
Бандиты, поинтересовавшись, сильно ли мучилась дорогая женушка, начали пересчитывать принесенные деньги. Потом потыкали толстыми пальцами в калькулятор и заявили, что этой суммы хватило бы вчера, а сегодня ее недостаточно, потому что за сегодня набежало еще два процента. Не хватало пяти тысяч.
Но даже этой малости никто из бывших компаньонов Константину не дал. У живых и у мертвых разные деньги, они не пересекаются ни во времени, ни в пространстве…
Даже квартира была уже продана, и он ютился в однокомнатной квартире у брата, у безденежного брата. Точнее, он там только урывками ночевал, а все остальное время волчком вертелся по городу в поисках денег, оставляя днем одного в квартире шестилетнего сынишку…
Сын тоже был застрахован, и тоже на сто тысяч.
Довольно быстро в голове вызрела мысль о том, что «если меня убьют, то и Сережка, никому не нужный на этом свете, будет обречен на пожизненные мучения». Эта спасительная мысль нужна была для того, чтобы собраться с духом и сделать так, чтобы сын сломал руку.
Через три дня Константин принес те, старые, пять тысяч и новые пятнадцать. Но бандиты уже вошли в такой кураж, который покруче любых наркотиков будет. Они с наслаждением следили за развитием трагедии. «Дело в том, уважаемый Костя, что проценты-то идут сложные, они берутся не от первоначальной суммы, а от текущей. Так что тут не хватает трех тысяч ста пяти долларов. Центы мы тебе, так уж и быть, прощаем», – издевательски заявил один из них, тот, что был не в спортивных штанах, а в костюме.
Напрасно Константин ползал в ногах, выл, умолял, клялся. Хотя клясться ему было уже нечем, не было на земле ничего такого, что могло заставить сдержать слово. Ничего, кроме собственной жизни. В конце концов бандиты пресытились этим банальным зрелищем. Они с нетерпением ждали кульминации режиссируемой ими пьесы. «С тебя еще восемьдесят штук. И это будет все, потому что ты нам уже надоел», – крикнули ему в спину, вышвыривая за дверь.
Константин поверил. Поверил, потому что иначе ему оставалось лишь броситься в метро на рельсы.
На киллера уже не хватало. И он сам стал киллером для своего сына. Сработал четко, автоматически, не думая о том, как сможет жить дальше. Да это сейчас было для него и не важно, не было для него сейчас вопроса о том, что будет потом, после избавления от смерти. Смертельный ужас загнал Константина в такой угол, где он, не раздумывая ни мгновения, начал бы стрелять во все живое, приближающееся к нему, нажимать на кнопки запуска ядерных ракет, взрывать плотины, смывая с лица земли города с многомиллионным населением…
Главное – жить, пусть навсегда запертым в железный ящик, пусть замурованным в стену, лишь бы только одно лицо было свободно – чтобы дышать. Жить, во что бы то ни стало себе и окружающему миру…
Константин убил доверившегося ему сына. И принес все деньги. Бандиты выли от восторга, хлопали по плечу, заглядывали в глаза: «Да ты, Костя, просто гений злодейства, такой, как ты, терминатор скоро всю Россию под себя подомнет!»
Потом сказали, что и этих денег не хватает, «но больше тебе взять негде». Ударили по затылку, заклеили рот лентой, руки сковали наручниками и потащили к джипу.
Смертельный поединок
У Евгения была прекрасная семья. Ровные отношения с Зинаидой, одаренный сын, крепкий дом, надежная прислуга, лучший в Москве повар и, конечно же, отменное здоровье, которым природа наградила Евгения, Зинаиду и сына Альберта. Все это создавало тот прочный фундамент, ощущение которого под ногами позволяет в нечастые минуты праздности признаться самому себе: «Да, я счастлив!» Собственно, и со стороны было видно, что Евгений души в семье не чаял.
Шло время. Сын переходил из класса в класс, с курса на курс, расширялся в плечах, рос и как личность, выказывая незаурядные успехи в финансовых дисциплинах. При этом Евгений с Зинаидой оставались все такими же – молодыми, спортивными, обаятельными и оптимистичными. С точки зрения человека завистливого, этот оптимизм и жизнелюбие проистекали из тех огромных средств, которыми владел Евгений. Однако такой взгляд крайне субъективен и поверхностен. Именно оптимизм, жизнелюбие, ну и, конечно, как теперь принято выражаться, трудоголизм – именно эти качества позволили Евгению занять подобающее место в кругах отечественной банковской элиты.
Шло время. Альберт из новоиспеченного бакалавра Чикагского университета превратился в заведующего внешнеэкономическим отделом отцовского банка. А вскоре и женился. По любви, а не на деньгах, поскольку своих денег было более чем достаточно. Невеста, то есть молодая жена, была красива, обаятельна, умна. Принадлежала к своему кругу, что снимало некоторые психологические нюансы, связанные с адаптацией в ином имущественном классе. Альбина – так звали жену Альберта – просто-напросто перешла из одной приличной семьи в другую приличную семью. Поэтому искусство управляться с горничными и прочей прислугой не было для нее тайной за семью печатями.
Родители как с одной, так и с другой стороны по новой русской традиции подарили молодым небольшой особнячок и сумму, необходимую для первоначального устроения хозяйства. И дети сразу же занялись этим самым устроением с упоением, свойственным юности, стремящейся к самостоятельности. Придирчиво выбирали дизайнера, капризно копались в предлагаемых им вариантах, скрупулезно нанимали прислугу, которая соответствовала бы интерьеру. Как говорили в старину, любовно вили свое гнездышко.
В доме Евгения царили иные эмоции. Супруги, оставшись в доме одни, то и дело заговаривали о том, как счастливо складывается сыновья судьба, подсмеивались над рвением, с которым молодые занялись домом, строили планы относительно своей скорой поездки в какую-нибудь экваториальную экзотическую страну, в шутку пугали себя будущими внуками, называя друг друга дедом и бабкой. В общем, нажимали на мажорные ноты, потому что в потаенных уголках их сердец появилась не то чтобы тревога, но некоторая грусть. Трудно однозначно назвать ее причину. Тут было и ощущение своей уже ненужности взрослому сыну, и нерастраченность родительского чувства, и осознание того, что в их доме, в их сердцах, в их обоюдном будущем уже никогда ничего не изменится радостно и мгновенно, а жизнь будет медленно сползать на нет. И предчувствие грядущей старости, которая будет мучительно медленно затягиваться над головой, словно полынья.
Все эти летучие тени на сердце, конечно, до поры до времени не представляли никакой опасности для психического здоровья Евгения и Зинаиды. У старых и опытных супругов было чем заняться в этой жизни, было чем поддержать свой душевный тонус и интерес к конкретности бытия. Евгений более, чем прежде, погрузился в банковские дела, разгребая успевшие поднакопиться за время предсвадебных хлопот авгиевы кучи, отыскивая в них за счет неординарного подхода жемчуга и изумруды.
Зинаида посвятила себя спонсорству и меценатству, ощущая неподдельную материнскую радость, когда слабые мира сего получали необходимую для них, как глоток свежей ключевой воды, не только материальную, но и моральную поддержку. И при этом испытывала неловкость, когда вульгарные телевизионщики подавали любую акцию помощи обездоленным, страждущим и беззащитным молодым дарованиям не как нечто естественное, подобное дуновению ветерка или июльскому дождю, приносящему облегчение измученной жаждой траве, а как балаганное шоу, рассчитанное на самого непритязательного зрителя, очерствевшего до самого дна души, которая когда-то – в далеком детстве – была и отзывчивой, и звонкой, и естественной, как дуновение ветерка или июльский дождь, приносящий облегчение измученной жаждой траве.