Русская красавица. Антология смерти
Шрифт:
Когда-то мне было страшно интересно узнать, что же Лёва при этом думает на самом деле. Разоблачить его притворство. Показать, что на самом-то деле он не слушает ничего, относится к нашим монологам, как к шумовому фону. Не знаю уж отчего, но я отчётливо понимала, что для него все мы – дети неразумные. «Чем бы дитя ни тешилось», – это его мысли про наши откровения. Он нажимает в нас кнопки, погружает в комфортные для нас обстоятельства, «занимает» нас, а сам спокойненько думает какие-то свои, совсем никому не известные мысли. Я хотела его уличить и задеть. Самого вытянуть
– Ты, Паша, я смотрю, хоть и молодой, но много в жизни повидал, – провоцирует Лёва, тяготящийся паузой в комфорте собеседника.
– Да пришлось, – Пашенька смущенной улыбается. Ему льстит, что такой взрослый, такой степенный человек, как Лёва, интересуется им, – И на севере мы с отцом побывали, и на востоке, – потом Пашенька спохватывается, что хвастает и, наверное, принижает этим достоинства собеседника, – Знаете, что я вам скажу? Не в поездках счастье, вы не думайте. Устаёшь скитаться, хочется где-то уже пристать, осесть, закрепиться… Поездки, я вам скажу, это не такая уж интересная вещь.
– Возможно и так, – растерянно подтверждает Лёва, а сам напряжённо смотрит куда-то за окно.
Тут уж я открыто прыскаю со смеху.
– Возможно! – передразниваю, – И что же ты Лёва весь у нас такой законспирированный? Отчего бы тебе честно не рассказать мальчику, что всю свою жизнь ты только тем и занимаешься, что коммивояжёришь, то есть ездишь-ездишь и ездишь до бесконечности?
По моим расчетам, Лёва должен был растеряться, должно было задеть его моё разоблачение, которое, вопреки просьбам Анечки, я всё же не выдержала, воплотила… Но Лёва меня, вроде бы и не расслышал.
– Что-то у меня на душе не спокойно, – говорит он, и смотрит на меня, как на сообщницу, так, будто за помощью к понимающим людям обращается, – Муторно сегодня как-то. Не чувствуешь?
И я вдруг понимаю, что это первая откровенная фраза, которую он произнёс при мне за всю историю нашего годичного общения. Моё, то самое, беспокойство мгновенно закипает. С чего бы это вдруг и Лёвке тоже так не по себе делалось?
– А у нас пожар сегодня был, – перевожу тему, а у самой уже руки дрожат, – Мамочкин умер. Тот, что у тебя за стенкой жил. Может, от этого?
В этот момент резкий снежный ветер распахивает окно и прямо за ним, на уровне третьего этажа отчётливо слышится мелодия. Свист, в точности воспроизводящий Пашенькино насвистывание из Мясного Леса. Я вздрагиваю.
– Опа! – Пашенька восхищенно хлопает ресницами, – Ничего себе в гости сходил!
Лёвка нервно отводит с лица прибитую ветром занавеску, подскакивает к окну.
– Твою мать! – кричит, – А разобьёшься, кто тебя хоронить будет должен!
Из-за окна показывается довольная физиономия бритоголового Гарика. Он стоит на карнизе и беззвучно хохочет.
– Руку давай! – Лёвка за шкирку затаскивает шутника внутрь, – Окно в ванной закрыл? Напустишь
– Испужались? – Гарик сверкает позолоченным зубом и дружески хлопает Пашеньку по плечу, – Я как твои страсти услышал, так удержаться не смог.
– Круто! – отвечает Пашенька, – Только ты одну нотку там неправильно вывел. Вот так надо.
Пашенька снова насвистывает и тут выясняется, что у Пашеньки музыкальное образование и он не только gеймер, но и клавишник, и всё это необычайно оживляет Гарика, который вообще-то классических клавишников ненавидит, и «отстреливал бы», но вот лично Пашенька ему симпатичен, и поэтому он ему будет сейчас всё про клавиши рассказывать. А Пашенька отнекивался, мол, к музыке давно уже никакого отношения не имеет, и не надо с ним так горячо на эту тему спорить.
Я смотрю во все глаза, надо бы забавляться, но Лёва всё глядит и глядит с тоскою за окно, и паника моя, его тревогой подпитываемая, растёт с каждой минуточкой.
Телефонный звонок заставляет Лёву резко вздрогнуть. Всё-таки он очень любит Анечку: он всё почувствовал заранее, но оказался абсолютно не готов.
– Поговори, – после несколькоминутного перекрикивания с трубкой, Лёва сует её мне, – Я чего-то не понимаю… Нет, – спохватывается и переводит ставшие вдруг воспалёнными глаза на Пашеньку, – Ты поговори.
Павел послушно берёт трубку.
– Да? Нет, я не родственник. Они меня попросили. Так-с, – Пашенька, не глядя на нас, бесцеремонно уходит в комнату, совершенно не помня уже о страшном Анечкином беспорядке.
– Что случилось? – я упираюсь взглядом в Лёвину беспомощность.
– Анечка, – выдавливает из себя Лёва и тянется за сигаретами, – Я знал. Мне снилось вчера. Надо что-то делать… Они мне говорили, я не понял.
– Не гони, – подскакивает Гарик, – Ты чё парню-то трубку отдал?
Пашенька деловито заглядывает на кухню.
– Едем срочно. Там показания нужны и деньги. Я могу отца попросить нас подвезти.
– Я за рулём! – Лёва вскакивает, жмёт на кнопку сигнализации, моя Хонда испуганно пищит во дворе, – Ждите в машине, я сейчас.
– Да что случилось-то! – спрашиваю я, – В чём дело, объяснит мне кто-нибудь? – я вдруг замечаю, что истерично ору.
– Анечку вашу подрезали, – сухо комментирует Пашенька, единственный из нас, не потерявший самообладания, – В больницу надо ехать. Медсестра в сумочке нашла визитку с телефоном и позвонила.
Чьи-то руки стаскивают меня по подъездной лестнице, и впихивают на заднее сидение машины. Вот и сбылось, Анечка, твоё вчерашнее приглашение. Покаталась я на вашей моей Хонде. О том, чтобы остаться здесь, как просил Гарик, я и подумать не могу. Вдруг ещё что-то можно поделать?
– Да, будь на связи! – Гарик ругается с сотовым телефоном, обзванивая многочисленные связи, – Ничего конкретного не знаю. Едем разбираться. Будь на связи. Давай!
В пробке нервы накаляются до предела. Выскакиваю перед носом киоска, хвтатю бутылку коньяка. Хлещу из горла, надеясь хоть этим утопить своё безумие.