Русская красавица. Кабаре
Шрифт:
Гляжу на себя в зеркало. Нет! Это место, эта женщина и эти её мысли пока еще не свободны. А уж тем более, не свободны для тешащего об нее свое самолюбие Артура.
Распахиваю дверь, демонстративно отправляюсь курить. Малой свистит вопросительно, но ничего не говорит, остальные – молча провожают взглядами. Делаю вид, что не замечаю общественного внимания. Прохожу в тамбур.
– Что-то вы нашу Мариночку разнервировали! – Первой не выдерживает Зинаида и срочно выглядывает «на покурить». Да как! Расписанный китайский халат, очки в новой, украшенной камушками, оправе, шиньон в виде высокой, густой башни…
Артур слушает
Срез памяти мгновенно выбивает из колеи. Когда-то давно так же говорил Свинтус, представляя меня какой-то очередной сомнительной компании неформалов.
– Кто обидит – лично глотку перегрызу, – с очень вежливой улыбкой говорил он. – Вы читали ее стихи? – и уж после этого обязательное: – Знакомьтесь, это моя Марина.
Когда-то льстили о стихах, теперь о выходах на сцену… Интересно, куда еще забросит жизнь?
Кстати, Димка, чтением стихов я тогда заработала две бутылки водки. Прочла парочку вещиц, повинуясь особо настойчивым просьбам, а некий тип вдруг отделился от толпы, и вручил мне букет бутылок. Точнее всего две, но он держал их за горлышки и вверх дном, а вручал, порывисто опустившись на колено. Вот и получился букет… Фишка?
Кстати, это был первый и единственный в моей жизни гонорар, заработанный поэзией (поздравительные стишки в редакции – не в счет, их поэзией называть не хочется). М-да, две бутылки водки это не индульгенция, заработанная Тэффи, но, все же, кое что.
Типа поблагодарила, всем понравилась, поделилась водкой и байкой. Ну, той… Я тебе, Димка ее рассказывала. Как Бальмонт, прочитав стихотворение «Черная роза» сказал вдруг Тэффи:
– За это стихотворение вы имеете право убить двух человек!
– Неужели двух? – обрадовалась Тэффи. – Благодарю. Я непременно воспользуюсь.
Компашка хохотала хорошо – с пониманием. Даже вы бы с Ринкой так не отреагировали… Но вы-то ясно, вам я уже своими байками совсем надоела…
Все это время прима что-то говорит о моей защищенности. «Кокэтливо и томно», с бесконечными ужимочками и гримасками, эпатирует она Артура. Зачем так вычурно? Да чтоб и свои пять копеек вставить, и не дать никому повода упрекнуть в негостеприимстве. Ежели цепляться начнут – все на шутку спишет.
– Так что, ведите себя прилично! – наконец, оканчивает проповедь Зинаида. – Надеюсь, вы не хотите иметь со мной дел?
– Не хочет, – отвечаю за Артура, и добавляю в искреннем расстройстве. – А со мной вот хочет…
– И какие у него к тебе дела? – упирается бровями в потолок Зинаида, никогда не считавшая излишнее любопытство пороком.
– Да так… – пожимаю плечами, и мысленно соглашаюсь с Димкиным предложением быть честной. – Артур говорит, что нашего передвижного подловили на какой-то афере, а, значит, всем нам грозят неприятности. – сообщаю Зинаиде. – Причем, крупные, вплоть до попыток убрать, как свидетелей, . Раз Артур говорит – так и будет. Он всю эту кухню знает. Он – главный повар. Может, и впрямь он прав. Может, действительно уезжать отсюда надо
Видя, как Артур зеленеет, я пугаюсь, что переборщила. Правду-то сказать стоило. Но, может, не на его глазах…
– Ты совсем чокнулась! – шипит Артур сквозь зубы, и левое веко его начинает дергаться так, будто, в глазу сидит крошечный зверёныш, отчаянно пытающийся вырваться на свободу. – Я же просил никому не говорить! – Ни следа от былой нежности, ни намека на дружеские чувства. – Вот с-с-сука! – это громко и с вызовом.
Не реагирую совсем никак. К обращению такому не привыкла, и на свой счет его воспринимать отказываюсь. Переключаюсь полностью на Зинаиду, собираясь продолжить свое улыбчивое щебетание… Артур резко хватает за плечо, разворачивает, окидывает всю бешеным взглядом. Я тоже закипаю. Вот заорать бы на него сейчас. Или вцепиться бы ногтями в шею. Или губами в губы, не важно.. Главное, как-то адекватно на бешенство это его отреагировать…
– Не здесь! – говорю, больше себе, чем Артуру и вырываю плечо.
Да, Дим, я помню, я не стану… И поцелуй наш тот помню, и руки твои всю меня поглощающие, и мягкие кудри пушистых волос, щекочущие мне шею, и саму себя помню, всем телом льнущую, неистово, аж до боли в мышцах, прижимающуюся, и прислушивания к вагону постоянные – вдруг выйдет кто… Я помню, Дим, я не буду…
Не знаю, что Артур читает на моем лице, но как-то вдруг успокаивается.
– Ты не представляешь даже, как сейчас меня подставила… – шепчет отрешенно, – Ну, дела! – теперь он, похоже, больше удивлен, чем зол. – Сука ты Маринка редкая…
Не ожидал. Не ожидал он, что я так поступлю. Конечно, в его кругах открыто ничего не делают. Если уж предают, так за спиной, исподтишка и шепотом. В его кругах…
Артур отступает, бросает на меня странный взгляд, полный не бывавшей в нем ранее грусти и горечи. Качает головой, уходит в другой вагон.
Чувствую вдруг, что никогда больше не увижу Артура… Молнией по сердцу проходит предвиденье. Чувствую, знаю и…страшно боюсь этого.
Кинуться за Артуром? Извиниться? Вернуть? Нет. В конце концов, все идет верно. Я еще не настолько сошла с ума, чтобы, будучи предупрежденной об опасности, не поставить о ней в известность близких коллег. И обещания молчать я Артуру не давала. Уехать с ним – обещала. А молчать – нет. И с-с-сукой я была бы, только в том случае, если б ничего Зинаиде не сказала. Так что сам пусть Артур кидается, извиняется, возвращается… А я делаю то, что считаю честным, и раскаиваться в этом не намерена.
Вот!
– Уехали! – на лице передвижного начальника пятнами проступает ярость. – Нет, вы представляете? Уехали! –его перебивают вопросами. – Не знаю… Может и все. – отвечает понуро.
Рыжевласая Клавдия растеряла всю свою искрометность. Робко наливает из графина воды, протягивает Передвижному вместе с таблетками. Тот опрокидывает стакан залпом, словно водку, а таблетку закидывает в рот потом. Вероятно, в качестве закуси.
Я приглашена на это дикое застолье вовсе не от гостеприимности хозяев. Похоже, они боятся, что я тоже сбегу, потому предпочитают держать при себе. Нет. Я бежать не буду. Бегут, когда чего-то опасаются, а мне, собственно, терять нечего, и потому не страшно ничего. Тебя, Димка, у меня не отнимут, а остальные давно уже сами из числа «моих» людей выпали.