Русская лилия
Шрифт:
Она взяла крест — сапфиры и рубины влажно сияли в золотом обрамлении.
Васили сказал что-то по-гречески, словно умоляя о чем-то короля и королеву, глядя поочередно на них обоих. Его звучный, необычайно красивый голос дрогнул на последних словах:
— Агапэ аллилус!
Потом ныряльщик поднялся с колен и затерялся в толпе.
— Что он сказал? — Ольга разглядывала сплетенные нити.
— Он сказал: «Как связаны солнце и луна, звезды и небо, так пусть будет связана Ольга с Георгом! Любите друг друга!» — перевел Геннайос. Чувствовалось, что он растроган.
— Агапэ аллилус! — повторила Ольга, глядя на мужа.
У Георга горло перехватило, он не мог ничего сказать. Ему казалось, что он уже слышал голос Васили Константиноса, только не мог вспомнить, когда и где.
* * *
— Я
Молодая гречанка с длинной, почти до колен, косой с тревогой смотрела на Ольгу. Ее, Иулию Сомаки, дочь начальника окружной полиции, только два дня назад назначили фрейлиной королевы, и она очень боялась сделать что-нибудь не так. Ей исполнилось всего восемнадцать лет, и она, конечно, не могла оказаться в числе фрейлин прежней королевы Амалии, но ее мать, Марфа Сомаки, ею была и много рассказывала Иулии, как степенно держалась королева, как берегла себя от волнений, если они не касались ее великолепного сада, который назывался Василикос Колос (только эти два слова она и выучила по-гречески за двадцать четыре года, которые прожила в этой стране). Мать рассказывала, что все остальное королеву ничуть не волновало. Она, правда, присутствовала на открытии «Амалиона» — сиротского дома, выстроенного на пожертвования барона Синаса и других меценатов и названного в ее честь, но никогда не интересовалась тем, как там обстоят дела. Потом она занялась устройством зоопарка в саду… Правда, никаких животных, кроме красивых диких коз, там поселить не удалось, да и те скоро объели кору всех деревьев, до которых могли дотянуться из загона, поэтому их снова увезли в горы. Тогда королева стала разводить мальвазийские розы, и фрейлины весьма поднаторели в этом деле, потому что с разговоров о фиолетовых и алых оттенках нижних и верхних лепестков и густом розовом цвете средних лепестков этих роз отныне начинались все дни Амалии. Этим и заканчивались. Все фрейлины научились непревзойденно составлять букеты, а кирия Сомаки передала это умение дочери.
А эта королева, русская… Она сходит с ума из-за того, что ей рассказали, будто в городской тюрьме мужчины и женщины содержатся в одной камере. А что делать? Тюрьму устроили в бывшей турецкой мечети, там теснота. И к тому же преступники не заслуживают ничего другого! Ну разве можно королеве, такой молодой, да еще и беременной, так волноваться из-за этих нечестивцев, воров и убийц?!
Ольга взглянула на спокойное, почти сонное лицо фрейлины и рассердилась. Как можно быть такой бесчувственной?! Ей стало неприятно смотреть на кирию Сомаки, но не хотелось ее обидеть. Ольга не могла быть грубой.
— Иулия, прошу вас… Прошу вас, принесите в эти вазы цветы. — И, устыдившись своего холодного тона, добавила: — Вы так прекрасно составляете букеты!
Иулия обрадовалась. Теперь все опять так, как должно быть в королевском дворце. Она радостно ринулась в сад, чтобы успеть набрать побольше цветов до захода солнца.
— Ольга, умоляю вас, не волнуйтесь так. — Мисс Дженкинс напряженно глядела на воспитанницу. — Вы можете навредить ребенку.
— О Господи! Да вы все решили меня уморить, что ли? Я живу в Афинах две недели, а мне все говорят одно и то же: будьте осторожны, ходите тише, больше спите, отдыхайте, не волнуйтесь! Наверное, вы были бы счастливы, если бы я уколола палец и уснула, как спящая красавица, а в это время ребенок рос бы и рос во мне, пока сам собой не родился!
— Да что вы, Ольга! — испугалась Эдит. — Все желают вам только добра, как вы не понимаете!
— Можно подумать, я себе желаю зла. Я же не идиотка! Я не собираюсь, к примеру, скакать верхом или бегать по горам. Но мне иногда так хочется просто пройтись по городу, дойти до Акрополя… Я столько времени в Афинах, а еще ничего не видела!
— А почему? — вкрадчиво спросила Эдит.
Ольга нахмурилась. Она не запомнила путь из Пирея в Афины. Усталость и волнение сломили ее, да еще стало ужасно тошнить. На счастье, церемония водосвятия уже закончилась и никто не видел ее мучений. Георг страшно перепугался, и Ольга была почти счастлива, ощущая, как он беспокоится о ней, как она, оказывается, дорога ему. Только перед самыми Афинами она
Ее везли на колеснице, словно древнюю богиню, а она, преодолевая слабость, изо всех сил старалась улыбаться. Очертания улиц, церквей, домов, волшебный призрак Акрополя — все скользило мимо. Ольга собирала всю свою волю, чтобы стоять прямо и махать людям, которые восторженно приветствовали свою русскую королеву. Георг сначала ехал рядом с колесницей на коне, потом встал рядом с Ольгой, крепко обнимая ее за талию. И снова ощущение счастья заполнило все ее существо.
Муж внес ее во дворец — таков был обряд, но они оба знали, что иначе и невозможно: Ольга совсем обессилела. Ее уложили в постель, и с тех пор все сдували с нее пылинки, словно она была фарфоровой куклой. И все время твердили, в ужасе закатывая глаза: «Вам лучше не ходить. Вдруг споткнетесь, упадете! Тогда может случиться выкидыш!» А почему она должна падать?! Почему выкидыш непременно должен случиться?! Ну да, конечно, сильно тошнило по утрам, а иногда и от некоторой еды. Например, Ольга совсем не могла есть мяса, зато все время хотела груш и яиц, иногда беспричинно плакала… Когда же Георг отправился в Афонский монастырь для встречи с патриархом относительно некоторых вопросов церковной собственности в столице, а Ольгу оставил во дворце (женщинам, даже королевам, вход в Афон был запрещен, а мужчинам, пусть даже иной веры, разрешен, ну не нелепость ли?), она почувствовала себя совсем несчастной.
Самое ужасное, что для греков вынужденное затворничество королевы не было чем-то странным и неестественным. Здесь беременные женщины из состоятельных семей, пока вынашивали дитя, все время проводили в гинекее, женской части дома, да и потом, после родов, нужно было выдержать сорокадневие, очищение, когда даже в церковь нельзя выходить. И считалось, если женщина до истечения этого срока покажется на улице, ее постигнут несчастья. Это рассказала Ольге фрейлина Иулия Сомаки, которая, судя по всему, была большой ревнительницей стародавних обычаев и даже в первый раз явилась ко двору одетой по-старинному: в феске с золотой кистью, в белом суконном верхнем платье, вышитом синеватыми узорами, в шароварах и синем нижнем платье. Да еще и покрывало было накинуто поверх фески!
И никому, кроме Ольги и Эдит, это не показалось странным… Впрочем, Ольга ничего не сказала Иулии, но, возможно, это сделала Эдит, потому что с тех пор фрейлина являлась одетой в «амалию», которая Ольге тоже не слишком нравилась, но тут уж она ничего не говорила.
Может быть, и зря. Может быть, надо было попросить Иулию одеваться иначе. И вообще сказать, что нечего учить королеву, как должна вести себя женщина в Греции. Ей и так в голову не пришло бы расхаживать по городу и бывать на людях с большим животом. Она и сама стеснялась бы! Но сейчас-то ничего не заметно! Она поправилась самую чуточку, а живот совсем даже не торчит! Вот только тошнота и слабость, которые одолевают в самый неподходящий момент…
А вдруг и правда будет выкидыш? Не дай Бог! Но почему он должен быть?! Почему нужно думать о плохом и все время ждать плохого?!
Ольга не сомневалась, что, если бы ей была дана воля бывать где хочется, вести себя как хочется, ей стало бы гораздо легче! Она умирала от тоски, и украшение дворца, расстановка мебели и разных изящных безделушек из ее приданого, прибывшего особым пароходом из России, ее нимало не интересовали. То беременность казалась ей ловушкой, в которую она попала, как птица в силки, и хотелось снова стать прежней, веселой, легкой и свободной, то ей было ужасно жаль этого бедного ребенка, которому не позволяют радоваться движению, свежему воздуху, суматохе… Ведь все это младенец может ощутить только вместе с матерью!
Нет, ну что проку быть королевой, если не можешь исполнить никакой, даже самой маленькой своей прихоти?!
Даже по саду толком прогуляться нельзя. Разве можно поверить, что, столько времени живя в Афинах, Акрополь Ольга видела только издалека, с дворцового балкона?!
Скорее бы вернулся Георг! Но он приедет только завтра…
И что? Он приедет и поведет жену гулять? У него множество дел, ему некогда. Ему гораздо удобнее сказать Ольге: «Моя милая, вам нужно беречь себя и ребенка, побольше отдыхать!» Что означает: сиди дома и не мешай.