Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие
Шрифт:
Современные исторические романисты в изображении минувшего оказались ближе к традициям русской классики (А. Пушкину, Л. Толстому) и копыту интеллектуального романа XX века (Т. Манну, Л. Фейхтвангеру, Д. Мережковскому, М. Алданову), нежели к своим непосредственным предшественникам по советской литературе. В центре их внимания находится человек, сложные соотношения личности с объективным историческим процессом.
Развитие исторической прозы 70—80-х годов шло по линии преодоления односторонности, эстетической узости произведений этого жанра предшествующего периода, преодоления тенденциозности в отборе фактов, отказа от политизации и непременной героизации истории, от идеализации исторических личностей.
На характер осмысления
Потребность в правде и невозможность её появления в подцензурной печати без умолчаний побуждали художников искать в истории ответы на злободневные вопросы. В условиях «застойного» времени историческая проза была для многих писателей еще и формой ухода из идеологизированной современности. Нередко история становилась своеобразным средством разрешения острейших социально-политических и нравственно-философских проблем текущей действительности.
В атмосфере нравственных и эстетических исканий 70—80-х годов сложились ведущие типы исторических повествований: собственно исторические романы, в которых исследуются переломные эпохи отечественной истории, «судьба человеческая, судьба народная» (произведения Д. Балашова, Н. Задорнова,
В. Лебедева, А. Солженицына и др.); книги, ищущие ответа на современные вопросы в прошлом (произведения В. Шукшина, Ю. Трифонова, Ю. Давыдова и др.); параболические сочинения, обращенные к вечным вопросам, конкретизированным историей (произведения Б. Окуджавы, О. Чиладзе, Ч. Амирэджиби).
Своеобразным предвестием нынешнего расцвета массовой литературы стали исторические книги В. Пикуля. Его романами «Пером и шпагой», «Слово и дело», «Битва железных канцлеров», «У последней черты», «Фаворит» увлекались читатели, отлученные от «Историй» Н. Карамзина и В. Ключевского, от произведений М. Алданова и Р. Гуля. Увлекательная интрига романов, знакомящих с фактами, недоступными прежде, атмосфера запретности и литературного скандала, сопутствующего публикациям, способствовали рождению феномена В. Пикуля. Массовый читатель, которого обременяла эрудиция Д. Балашова, оставлял равнодушным тонкий психологический рисунок Ю. Давыдова и Ю. Трифонова, не затрагивал фантастико-гротесковый изыск Б. Окуджавы, массовый читатель, всегда нуждавшийся в легком, увлекательном повествовании, любивший Дюма и Дрюона, легко прощал Пикулю то, чего прощать было нельзя: вторичность и недостоверность информации, невзыскательность вкуса, доходившую порой до откровенной пошлости, отсутствие сколько-нибудь серьезных концепций, объясняющих движение истории.
В целом же историческая проза этого времени привлекает многообразием подходов к минувшему, самостоятельностью исторических и философских концепций, неповторимостью художественных решений, а главное – поиском правды о человеке и мире.
Особое место в литературе 70—80-х годов принадлежит книгам о ГУЛАГе. Все началось с публикации осенью 1962 года в «Новом мире» рассказа А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Значительно позднее увидел свет написанный им ранее роман «В круге первом». Но главное из созданных писателем на эту тему сочинений – художественно-документальное исследование «Архипелаг ГУЛАГ», получившее Нобелевскую премию, но изданное в России только в 1990 году. Солженицын писал: «Эту книгу непосильно было создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага – шкурой своей, памятью, ухом и глазом, материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах (перечень 227 имён).
Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым».
Заявили о себе авторы многочисленных мемуарно-автобиографических книг о ГУЛАГе – Е. Гинзбург «Крутой маршрут», А. Жигулин «Черные камни», О. Волков «Погружение во тьму». Эти книги написаны людьми, выплеснувшими на страницы своих книг тяжелую обиду на вопиющую несправедливость, пережившими ужасающие страдания и унижения. Напоминание и предостережение – вот пафос этих книг, сохранивших звучание подлинных, исторически достоверных документов.
Свои свидетельства оставили также В. Шаламов («Колымские рассказы»), Г. Владимов («Верный Руслан»), А. Рыбаков («Дети Арбата»), Ю. Домбровский («Хранитель древностей», «Факультет ненужных вещей»).
Двадцатый век достойно продолжил традиции русской классики – «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского, «Остров Сахалин» А.П. Чехова.
И уже в 80-е годы зазвучали голоса, утверждавшие, что тема ГУЛАГа будто бы исчерпана. Опровержением могут служить книги Евг. Федорова и В. Зубчанинова, появившиеся в 90-е годы.
Только в последней трети XX века в русскую литературу вошли художественные произведения об учёных и их работе, дающие основания утверждать, что рядом с деревенской, военной, исторической получила право на существование и проза научная. Почему этого не случилось раньше и в больших масштабах? Объяснение лежит на поверхности. Все, что связано с мало-мальски серьезными научными исследованиями, в стране было строго засекречено. Говорили иногда о результатах, сам же процесс научных поисков и всё, что ему сопутствовало, оставались за семью печатями. При том, что художественную литературу, естественно, менее всего интересовала техническая сторона научных открытий и изобретений.
Современной художественной прозе за короткий срок удалось превзойти тот уровень, который был достигнут в недавнем прошлом отдельными сочинениями на эту тему: В. Каверин «Открытая книга», Д. Гранин «Иду на грозу». Научная проза 70—80-х годов являет собой богатый в тематическом, стилевом, жанровом отношениях пласт произведений, исследующих разные аспекты бытия науки и учёных.
Во-первых, это научно-художественная проза, на современном этапе достигшая особенных успехов в биографическом жанре. Большой интерес представляют жизнеописания крупных учёных, которые позволяют войти в круг идей той или иной науки, ощутить противоборство мнений, остроту конфликтных ситуаций в большой науке. Известно, что XX век – не время гениальных одиночек. Успех в современной науке чаще всего приходит к группе, коллективу единомышленников. Однако и роль лидера огромна. Научно-художественная литература знакомит с историей того или иного открытия и воссоздает характеры руководителя и его ведомых во всей сложности их взаимоотношений. Таковы книги Д. Данина о датском физике – «Нильс Бор», Д. Гранина – «Зубр», о сложной судьбе знаменитого биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского и его же повесть «Эта странная жизнь» о математике Любищеве. Это и вернувшееся на родину повествование М. Поповского об удивительной, трагической, многострадальной и такой типичной для XX века судьбе выдающегося человека – «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга» (1990).
Во-вторых, это, условно говоря, бытовая проза, живописующая будни учёных и людей, их окружавших, во всем разнообразии проблем, конфликтов, характеров, интересных и острых психологических коллизий. Таковы романы И. Грековой «Кафедра» и А. Крона «Бессоница».
В-третьих, это книги, исследующие особенности технократического сознания, когда наука становится средством утверждения «сильной личности», попирающей нравственные принципы ради карьеры, привилегий, славы, власти. Таков нравственно-философский роман В. Дудинцева «Белые одежды» и книга В. Амлинского «Оправдан будет каждый час».