Русская литература XIX-XX веков: историософский текст

Бражников И. Л.

В 1907 г. появляется имевшее большое влияние в среде духовенства и особенно монашества работа Льва Тихомирова «Апокалипсическое учение о судьбах и конце мира», где дана трактовка некоторых ключевых образов Откровения Иоанна Богослова. Тихомиров считался в тот период одним из самых авторитетных толкователей Апокалипсиса. Именно к нему направили увлекавшегося символизмом книги Откровения Андрея Белого – и тот пошел, невзирая на изначальную предубежденность против консервативного мыслителя и публициста. Сам Белый описывал всеобщее увлечение эсхатологическими идеями так: «Владимир Соловьев отразил Апокалипсис в субъективном чувстве конца, охватившем его; а потом и многих интеллигентов: без почвы; Апокалипсис культивировал Розанов, но разбазаривал чувство конца, «катастрофу», в раскрытие «тайн» половых, сочетая с ним Ветхий завет; в Апокалипсисе толкователи видели: и бытие, и его антитезу: конец бытия; для одних Апокалипсис стал символом краха культуры; в Д. С. Мережковском – двоился он: но раздвоением этим пропитан анализ Толстого, не говоря уже о Достоевском (книгу Д. С. Мережковского о Толстом и Достоевском скоро перевели

на иностранные языки); и шлиссельбуржец Морозов в то именно время измеривал в заточении астрономический смысл Апокалипсиса; им в Нижнем бредила Шмидт; соблазнился им Блок»²²².

Одним из самых интересных авторов эсхатологической направленности в означенный период был Иван Павлович Ювачев (1860–1940 гг.), отец будущего поэта-обериута Даниила Ювачева (Хармса). Судьба Ювачева была довольно интересной и во многом напоминала судьбу Тихомирова: оба отдали дань революционному движению, оба в последние годы пришли к аскетическому православию с сильным апокалиптическим уклоном. В книге «Тайны Царства Небеснаго»²²³ (1910 г.) Ювачев выражает общее ощущение времени: «В наши дни замечается большое внимание религиозных людей к Апокалипсису» и продолжает: «Вглядываясь в современную жизнь народов, поражаешься быстрою сменою картин, событий и новых удивительных открытий… В этом мировом калейдоскопе явлений есть что-то апокалипсическое».

«Мы переживаем тяжелое время: старый порядок рушится, новый еще не налаживается. Междоусобная война по всем городам России… только что покончив со страшною войною мы живем в предчувствии нового нашествия; пугают холерою, тифом, чумою…»²²⁴ «Действительно на наших глазах как бы исполняется то, что было предвозвещено уже 18 слишком веков тому назад… одряхлевший мир ослаб и готов разрушиться»²²⁵ И. П. Ювачев видит себя призванным Христом во свидетельство о наступлении «последних веков». Необходимо «разуметь время и признаки пришествия Господня и кончины века»²²⁶.

Алексий, епископ Саратовский и Царицынский в своей краткой книге с емким заголовком «Антихрист» оспаривает мнение, высказываемое «рационалистами и учеными протестантами» о том, что Антихрист – только миф или легенда, воплощение старого мифа о драконе. Епископ ссылается на немецкую книгу Bosset Wilh. Der Antichrist (1905 г.). Антихрист непременно придет и будет действительно определенной личностью, это богооткровенная истина, утверждает епископ Алексий²²⁷. Антихрист будет «человеком противления – оппозиции»²²⁸, это уже оригинальная авторская политизация эсхатологии. Епископ Алексий показывает себя достаточно свободомыслящим, в частности дает высокую оценку «Повести об антихристе» Соловьева: «Призвание диаволом Антихриста на служение очень талантливо описано В. С. Соловьевым»²²⁹. Относительно понятия «удерживающего» он замечает, что мнение, будто бы это римский император, никогда не было общепринятым в Церкви. Сама Церковь, как явствует из слов владыки, и есть удерживающий, а взятие удерживающего от среды – это «дехристианизация» общества: «Если внимательно всмотреться в религиозную жизнь современных людей, отчасти и у нас в России, а главным образом на Западе, то легко заметить, что эта дехристианизация общества уже началась»²³⁰.

Но не только ученые и священнослужители рассуждали о конце света и об антихристе. В 10-е гг., как видно, идеи эти стали чрезвычайно популярными, распространились в народе. Брошюра Ф. Ф. Потехина «Об ожидаемом «светопреставлении» 25-го марта и предзнаменованиях скорого конца вообще» (1912 г.) носит достаточно популярный характер. Но именно в этом ее ценность для нас: она доносит реальные слухи, ходившие в народе в то время. Автор отмечает, что 1912 г. – год «кириопасхи» (Пасха совпадает с Благовещением). Издревле это совпадение делало ход особо эсхатологически окрашенным (см. 1.3.). Ф. Ф. Потехин отмечает: «Смутные ожидания чего-то рокового и тревога распространяется среди простого народа…» Народ видит плохие предзнаменования, ожидает кончины мира. Особенно тревожно в Поволжье²³¹. Потехин критически относится к этим настроениям. Он видит в этом «иллюстрацию, до какой степени возрастает в обществе интерес ко всему скрытому (оккультному) и духовному»²³². Однако, если учесть, что этому региону в ближайшем будущем предстоит пережить два «голодомора», то тревоги покажутся понятнее. И тогда другая книга Ф. Ф. Потехина «О трупоядении» приобретет символический и зловещий смысл. Потехин отмечает также, что в 1917 г. еврейская пасха совпадет с Благовещением, что также в народе считается дурной приметой. В обратной исторической перспективе указание этой даты – примечательный факт, над которым стоит задуматься. В целом же Потехин, как и большинство его современников, критикует «упадок нравов», «разврат» и всяческий «модерн»²³³, обращает внимание на участившиеся природные катаклизмы, в особенности землетрясения – Лиссабонское, Чилийское, Сан-Францисское и в городе Сен-Пьер на о. Мартиника, после которого из 40 тысяч выжил лишь 1 человек. Есть в книге и геополитические прогнозы, ставшие популярными после «Краткой повести об антихристе»: начнется мировая война, в которой Германия будет уничтожена после того, как разгромит Англию… На участившиеся землетрясения обращает внимание и И. П. Ювачев, следовательно, это вызывало общую обеспокоенность.

Андрей Белый, рассказывая об интеллектуальных кружках начала века, упоминает, наряду с известным петербургским Религиозно-философским обществом, о московском «волочковском» круге охранителей-консерваторов (Л. Тихомиров, В. Васнецов, свящ. Иосиф Фудель, еп. Никон Рождественский и другие). Люди этого круга заявляли на тот момент себя выразителями национальной традиции среди интеллигенции, хорошо знавшими как Писание, так и Предание, и неслучайно поэтому стоявшими на позициях контрреволюционных («реакционных», как тогда было принято обозначать). И здесь показательна в высшей степени оценка Белого: «Этот кружок был враждебен нам так же, как петербургский»²³⁴. Иначе говоря, «соловьевцы», вопреки завещанию своего учителя, предпочитали свои «полусектантские» интерпретации христианской догматики и Апокалипсиса «показаниям Слова Божия». Среди них в русле традиции, по словам Белого, находился лишь один человек – А. С. Петровский, но и он был заражен апокалиптизмом: «А. С. Петровский отчетливо утверждал: времена приближаются; Антихрист рождается в мире, и «соловьевство», пожалуй, есть ересь… я и Сережа оспаривали Петровского»²³⁵.

«Сережа» – племянник и биограф Вл. Соловьева Сергей Михайлович Соловьев (впоследствии католический священник) вспоминает о чтении Повести об Антихристе у себя дома и одновременно последней встрече с Владимиром Соловьевым. «Андрей Белый находился в экстазе. Соловьев с радостным удивлением следил за этим молодым человеком, разделявшим его идеи, которые для всех в то время казались безумием».

Это очень показательное замечание. Апокалиптизм на рубеже веков выглядел безумием; нормой считалась вера в прогресс. Для неоромантически настроенных декадентов же «безумие» было важной частью общественного имиджа. Однако тут романтическое безумие и отрицание мира отчасти совпадало с настроениями, распространенными в монашеской среде. Суть поворота от XIX в. к XX в. была именно в переходе от бессознательной веры в прогресс к острому чувству конца истории. Епископ Феофан Полтавский писал С. А. Нилусу: «Люди века сего живут верою в прогресс и убаюкивают себя несбыточными мечтами, упорно и с каким-то ожесточением гонят они от себя самую мысль о кончине мира и о пришествии антихриста… Но от истинных чад Божиих смысл настоящих событий не скрыт»²³⁶ (1905 г.). Представители «передовой» интеллигенции рубежа веков, вслед за Вл. Соловьевым, «прозрели» и почувствовали перемену, но, будучи надолго отлучены от традиции и в силу других причин, посчитали прежде всего себя носителями и пророками «нового откровения» – теми самыми «истинными чадами Божиими», о которых говорил еп. Феофан.

«Мы, молодежь соловьевского толка, – пишет А. Белый в воспоминаниях о Блоке, – являлись лишь малою горстью людей, ощущающих зарю новой эры»²³⁷. Весна и лето 1901 г., когда А. Блок, погруженный в поэзию и философию Вл. Соловьева, параллельно пишет первые тексты, которые позже станут «Стихами о Прекрасной Даме», у Белого проходят под знаком чтения Апокалипсиса и «Смысла любви». Именно Андрею Белому было суждено наиболее остро воспринять апокалипсизм Соловьева и привнести его в символистско-декадентскую среду. Е. В. Иванова отмечает в этой связи: «Эстетические идеи В. Соловьева оказали на Андрея Белого большое влияние, его творчество начала 1900-х гг. пронизано предчувствиями преображения мира, в статьях и стихах постоянно повторяется мысль о кризисности переживаемой эпохи, близящемся конце; в эти годы А. Белый был занят поисками ценностей, способствующих мистическому пересозданию действительности. А. Белый один из первых среди символистов стал проявлять интерес к Апокалипсису…»²³⁸

В своих воспоминаниях «Начало века» Белый, карикатуризируя всех героев книги, в том числе называет о. Павла Флоренского и близких ему Эрна и Свенцицкого «апокалиптиками». Однако, по справедливому замечанию Е. В. Ивановой, «апокалиптиком» в этот период в гораздо большей степени был он сам»239. Собственно, даже псевдоним «Белый» восходит, в том числе к Книге Откровения, которую Белый цитирует в статье «О теургии» (Новый путь. – 1903, № 9): «Побеждающему дам вкушать сокровенную манну и дам ему камень белый (курсив мой – И. Б.), на камне же написано имя новое, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Отк. 2:17).

Таким образом, несмотря на известную историю об обстоятельствах возникновения псевдонима в связи с публикацией «Симфонии»²⁴⁰, можно говорить, что псевдоним Бориса Бугаева был не столько обыкновенным литературным псевдонимом (как, например, у Федора Сологуба или Игоря Северянина), сколько носил мистико-инициатический характер, и в нем был как явный (экзотерический), так и тайный, «эзотерический» смысл, восходящий к интерпретации Откровения. Псевдоним был призван изменить вместе с именем сущность посвящаемого. Андрей Белый входил в литературу, как будто вступая в инициатический орден. Некоторым подобием такого ордена и стало в то время общество «Золотое Руно». Важно подчеркнуть, что это был не литературный кружок, а именно орден – «братство зари»²⁴¹, как называет его Белый. Его участники – «аргонавты» – были погружены в атмосферу мифа, внутри мифа они вели свою жизнь. «Религия необходима… – писал А. Белый. – Мы должны возвести человечество в Великое Существо, в «Жену, облеченную в Солнце»… Культ Вечной Жены вырастает из глубин познания. Он превращает познающих в рыцарей «Прекрасной Дамы». Образуется новый рыцарский орден (курсив мой – И. Б.), не только верящий в утренность своей звезды, но и познающий Ее»²⁴². Вновь, в который уже раз, возникает в отечественной культуре образ Апокалиптической жены, которая теперь, вслед за Вл. Соловьевым, получает гностическую интерпретацию (София, Душа мира и вместе с тем – куртуазная Дама).