Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие
Шрифт:
В древнерусской письменности богато представлена житийная литература о Владимире, которую по долгу своей деятельности – профессор Киево-Могилянской духовной академии – Прокопович знал. Сказались ли традиции житийной литературы в пьесе? Острый ум Феофана, его скептическое отношение к чудесам, святым мощам и прочим атрибутам церкви позволяют предположить, что он видел слабость жития как исторического источника. Более того, создатель «Владимира» при сопоставлении мог обнаружить, что все жития о первокрестителе восходят в своём первоисточнике всё к той же летописи. Не мог Феофан Прокопович пропустить такое признание автора южнорусского жития о Владимире – «выбрано з летописца русскага, преподобнаго отца Нестора Печерскаго» [278] .
278
Сборник в память 900-летия крещения Руси / Под ред. А. И. Соболевского. – Киев, 1888. С. 32.
А. И. Соболевский установил, что «летопись в рассказе о Владимире сообщает о нём гораздо больше, чем житие… Летопись – источник жития» [279] .
Тенденциозность жития в создании образа святого также несомненно была ясна Прокоповичу. В. О. Ключевский, изучив жития как исторический источник, выявил специфическую черту жанра: идеализация святого, воспроизведение лишь выгодных для автора отдельных
279
Сборник в память 900-летия крещения Руси / Под ред. А. И. Соболевского. – Киев, 1888. С. 10.
280
См.: Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. – М., 1871. С. 431–432.
В пьесе не выявляется сколько-нибудь заметное влияние житий о Владимире, однако в создании образов Бориса и Глеба художник опирался на богатую агиографическую литературу, посвящённую младшим сыновьям князя-реформатора.
Из двенадцати сыновей Владимира, о которых сообщает летопись, в трагедокомедии действуют лишь Борис и Глеб. Об их участии в акте крещения не упоминают ни летопись, ни «Сказание о Борисе и Глебе», ни одно из житий. В «Повести временных лет» говорится, что Владимир посадил княжить Бориса в Ростове, Глеба – в Муроме. Вновь внимание летописца они обращают на себя уже после 1015 г. [281] . Как известно, авторитет первых русских святых Бориса и Глеба в сознании человека Древней Руси был огромен, им была посвящена значительная литература. Это способствовало исключительности братьев; как образцовые христиане и князья, они как бы становятся продолжателями дела отца. Имена Владимир, Борис и Глеб (именно в такой последовательности и как некая триада) тесно удерживаются в сознании людей на протяжении веков и активно закрепляются конфессиональной литературой: популярное «Чтение о Борисе и Глебе» и т. д. По сути дела, Феофан-драматург, нарушивший летописную правду и произвольно соединивший Владимира, Бориса и Глеба в сцене принятия веры, психологически совершенно точен и прав. Здесь он следует в русле традиционного религиозного сознания, не противореча утвердившемуся восприятию эпохи.
281
См.: Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы: XI – начало ХII века. – М., 1978. С. 146–156.
В пьесе Борис и Глеб появляются и активно действуют в третьем и четвёртом действиях. Они любят и почитают отца, подают ему советы только с его разрешения. Герои разумны и единодушны в своих помыслах и поступках, что по достоинству оценивается Владимиром. «Аки би едино сердце имамы, Глебе!» – восклицает князь, радуясь умному совету сына (171). Борису и Глебу сразу же в душу запала «греческая вера», но они не смеют торопить отца, а лишь убеждают его выслушать «не спешно» Философа и «помыслить». И хотя они внутренне совершенно приняли сторону греческого посла, но, услышав о сомнениях в душе Владимира, вновь выражают полное послушание воле отца. «Мы, отче, – говорит Глеб, – веления от твоей державы ожидаем» (188). «Непременно согласие наше ест; ниже кров сродственна тако нас вяжет, яко вера божественна» (188), – в унисон брату заявляет Борис. В хоре апостола Андрея, используя иной временной пласт – будущее время (монолог апостола дан в виде предсказания), – драматург употребляет традиционную религиозную символику, чисто агиографическую метафору: «Се ти мученической кровы растут рожы: Борис, Глеб, ветвы святи корене святого. Люте! Уже мещет бес брата проклятаго, уже, вижу, копие и нож поощряет!» (203). В духе агиографии, в традициях всей русской церковной литературы изображены эти два героя пьесы. Представление о том, что Борис и Глеб во время принятия христианства не могли не находиться у его истоков, в конечном счёте повлияв на решение своего отца, жило в русском человеке. Это учёл Феофан Прокопович, это, видимо, входило в сверхзадачу драматурга при отборе действующих лиц.
Мы говорили выше о связи Феофана-драматурга с античным театром. Однако и по линии комического, и по линии трагического более плодотворными были у Прокоповича связи с древнерусской культурой.
Противоречивый, сильный характер князя Владимира создавался Ф. Прокоповичем с ориентацией прежде всего на летопись. Именно в «Повести временных лет» художник увидел Владимира и страстным женолюбцем, и гордым князем, победителем в многочисленных сражениях, и язычником, и человеком, принявшим после «испытания вер» христианство. Но и в летописи не всё удовлетворило Прокоповича: по летописи и агиографической литературе, Владимир пришёл к необходимости принятия христианства через озарение, чудо, т. е. чисто религиозным путём. В пьесе дело обстоит иначе. Сопоставление «Владимира» со «Словом о законе и благодати» показывает, что здесь Феофан Прокопович в большей мере испытал влияние данного памятника. И. Н. Жданов пишет, что Владимир крестился, по «Слову о законе и благодати», не в силу каких-либо чудес, а по своему разумению [282] . Автор древнейшего памятника обращает внимание на «благой смысл», «остроумие» Владимира, сам князь понял и принял христианское учение. Сам «он слыша вожделе сердцем, возгоре духом», сам «отрясе прах неверия и влезе в святую купель» [283] .
282
См.: Жданов И. Н. Слово о законе и благодати и Похвала кагану Владимиру // Жданов И. Н. Сочинения. T.I. – СПБ., 1904. С. 63–70.
283
Розов И. Н. Синодальный список сочинений Илариона – русского писателя XI в. // Slavia, roc XXXII, ses 2. – Praha, 1963. С. 164.
В пьесе многократно подчёркивается этот же мотив: в беседе с Философом, в разговорах с детьми говорится о необходимости «помыслить», «уразуметь» и т. п. Владимир долго и мучительно приходит к пониманию пользы реформы, драматург психологически точно сумел передать чувства, обуревавшие гордого князя (второе явление четвёртого действия). В третьем явлении пятого действия, из послания самого Владимира становится известно, что он «внийдох в святую купель» (202).
Вместе с тем образ Владимира типологически соответствует тому идеалу, который выдвинула драматургия начала XVIII в., но в разработке главного героя есть отзвуки и ранней русской драматургии. Так, в пьесе подчёркивается высокомерие, гордость и величие князя (см. монолог Ярополка – первое, второе явления первого действия). Драматург продолжает традицию изображения монарха, которая наблюдалась в таких пьесах, как «Артаксерксово действо», «Иудифь». Сближает названные пьесы с трагедокомедией и сам способ «подачи» главного героя. Феофан даёт первичную характеристику Владимиру через монолог Ярополка, то же и в «Артаксерксовом действе»: Мемухан, канцлер Артаксеркса, также первично характеризует своего монарха [284] . В обеих характеристиках много говорится о блистании очей, величии государей, об их огромной власти и т. п.
284
Ср.:
Столкновение Владимира с лагерем жрецов придаёт пьесе остроконфликтный характер. Тема обличения невежественного духовенства являлась традиционной в древнерусской литературе. С. Полоцкий резко бичевал корыстолюбие и безнравственность церковников в цикле «Монах» из «Вертограда многоцветного» [285] .
В отличие от Симеона Полоцкого, критика Феофана Прокоповича носила не морализующий, а остросатирический характер. Это была социальная сатира, аллюзионно метившая в стан противников Петра – бояр и духовенства. Комическое в пьесе формируется под непосредственным влиянием народной драмы, интермедии. Ранний русский театр не был жанрово аморфным. Комический элемент был принадлежностью не только интермедии, но вносился и в пьесы. Возможность смешения серьёзного и смешного, высокого и низкого прокладывала путь новому жанрообразованию – трагедокомедии.
285
См.: Русская силлабическая поэзия XVII–XVIII вв. – Л., 1970. С. 134.
Основа русского средневекового искусства – контраст – играет чрезвычайно важную роль в пьесе Феофана Прокоповича. Христианство – язычество; Философ (и принимающие его веру Владимир, Борис и Глеб, Мечислав, Храбрий) – жрецы (и помогающие им бесы); свет – тьма – вот основополагающие на идейном и художественном уровнях противопоставления «Владимира». Пляски, заклинания, песни жрецов, хор Прелести являются проявлением бесовского начала; его антиподом в пьесе выступают обряд венчания, о котором рассказывает воин Храбрий, речь Философа о сущности христианства, хор апостола Андрея. Феофан Прокопович продолжил традицию изображения соперничества церковного и скоморошьего, обряда и антиобряда в духе средневекового культурного дуализма, используя традиционную национальную топику. Так, пронизывающая пьесу антитеза «свет – тьма» является ключевым образом произведения [286] . Велика идейная значимость этого образа в контексте эпохи конца XVII – начала XVIII в., что даёт почву для аллюзионного прочтения «Владимира». Столь важный образ имеет многовековую традицию, начиная с первых памятников поэтического наследия древности. Уже в «Слове о законе и благодати» данная антитеза играет огромную роль. На протяжении веков у образа «свет – тьма» религиозный смысл оставался единственным. Однако постепенно трактовка антитезы изменяется, она насыщается новым смыслом, звучит полифонично. В конце XVII в. образ активно используется во внутриполитической борьбе [287] , происходит политизация образа. Феофан Прокопович употребляет его и в религиозном, но прежде всего в просветительском и политическом смысле.
286
Буранок О. М. Антитеза «свет – тьма» в трагедокомедии Феофана Прокоповича «Владимир» // Формирование семантики и структуры художественного текста. – Куйбышев, 1984. С. 3—13.
287
См.: Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ. – Л… 1984. С. 38.
Завершается пьеса хором апостола Андрея. Введение этого образа – дань автора традиции конфессиональной литературы. Известно, что на Руси, особенно в Киеве, культ этого апостола был чрезвычайно популярен и представлял предмет гордости древнерусского человека, особенно тогда, «когда требовалось защитить достоинство и независимость Русской страны, как страны православно-христианской» [288] .
Легендарный летописный фрагмент используется в идейной борьбе русскими людьми (например, Иваном Грозным), украинцами (в противовес латино-униатской пропаганде), обыгрывался он и в 1654 г. «Предание о св. Андрее, как апостоле Руси, перешло и в XVIII в., усвоено людьми века реформы Петра I, который под влиянием этого предания установил первый в России орден св. Андрея Первозванного» [289] . Кстати, последним фактом удачно воспользовался Феофан Прокопович. Воздавая похвалы гетману Мазепе, тогда ещё поддерживавшему политику Петра I, драматург упоминает о награждении Мазепы орденом Андрея Первозванного (205). Весь же хор дан в пьесе как некий экскурс в историю Киева, монолог Андрея построен в виде проповеди, восхваляющей сей град, его достойных мужей, славную и многотрудную историю Киева, наконец, Мазепу и Петра.
288
Сборник в память 900-летия крещения Руси / Под ред. А. И. Соболевского. – Киев, 1888. С. 41.
289
Сборник в память 900-летия крещения Руси / Под ред. А. И. Соболевского. – Киев, 1888. С. 44–45.
Феофан Прокопович предстал в трагедокомедии как художник нового времени, сумевший выразить своё отношение к происходящему и вместе с тем показавший, какими плодотворными и во многом определяющими были связи литературы начала XVIII в. с древнерусским искусством слова.
Несомненное родство с древнерусской литературной традицией просматривается у Феофана Прокоповича и в жанре «разговора».
М. П. Алексеев, исследуя судьбу «Прения земли и моря» в древнерусской письменности, находит родство этого жанра с античной драмой, в которой сцены-состязания занимали большое место. Обилие диалогов характерно и для средневековой литературы: споры, прения, состязания и многие другие типы диалога «были, – считает учёный, – чрезвычайно распространены на всём романо-германском Западе и греко-славянском Востоке» [290] . В жанре оставалось много типического, – но, конечно, появлялись и специфические отличия. Прослеживая генезис жанра, М. П. Алексеев пишет, что русская письменность усвоила его через Византию: «Спор души с телом», «Прение живота со смертью» и многие другие модификации жанра активно переводились, трансформировались, входили в состав древнерусской письменности. При этом возникают не только композиционные, чисто внешние, но и содержательные видоизменения: христианско-теологическая, этическая тематика превалировала над другими темами. Таким образом, на примере даже одного памятника переводной древнерусской литературы показана чрезвычайно сложная жизнь жанра, окрашенная христианской символикой, приближенная к ортодоксальной церковной православной догматике, сквозь которую пробивались реалистические и поэтические представления о стихиях природы. Истоки – византийские с отзвуками античной мифологии – были осложнены библейско-евангельской символикой и народно-поэтическими представлениями [291] .
290
Алексеев М. П. «Прение земли и моря» в древнерусской письменности // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. – М., 1963. С. 34.
291
Алексеев М. П. «Прение земли и моря» в древнерусской письменности // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. – М., 1963. С. 35–39, 41–42.